Однажды, закончив смену, я поужинал французским супом, несколькими кусками курятины и целой буханкой хлеба. Я наелся впервые за несколько дней, вышел на Кинг-стрит и отчего-то решил свернуть к рынку, а оттуда пройти в парк на набережной. Ночь была ясная, мне захотелось подышать свежим воздухом и посмотреть на огни Форт-Самтера.
Я брел вперед и ругал себя за неспособность продать хоть что-то, отдаленно напоминающее искусство. Меня мутило от китайской лапши. По правде говоря, я упивался жалостью к себе, а такое лучше проделывать в одиночку. Мне недоставало спиртного, но я не мог позволить себе такую роскошь.
Я вошел в парк и зашагал в обход фонтана к одному из четырех гранитных постаментов у воды. Некогда их воздвигли, чтобы в будущем поместить на них статуи. Сейчас они походили на миниатюрные посадочные площадки, которые возвышались над землей на три фута и были обведены полукруглой гранитной стенкой. Местные называли это место «пещерой эха»: если встать в центре ровно в полдень и что-нибудь сказать, то услышишь отзвук собственного голоса, причем довольно громкий.
Я запрыгнул на один из постаментов и услышал металлический лязг, а потом — сдавленный крик и какое-то рычание. Я всмотрелся в темноту и сначала ничего не увидел, а затем разглядел на дорожке очертания мужской фигуры. Он наклонялся над чем-то или кем-то и заносил руку, будто для удара. Я отнюдь не герой, но в следующее мгновение уже летел к нему по траве. Я скатился с гранитной стенки и в прыжке ударил его в плечо. Он был огромен. Плечистый, бородатый, вонючий, как помойная яма. Вдобавок от него несло перегаром. Я столкнулся с ним грудью и почувствовал себя человеком, которого сшиб грузовик. Тот, кто лежал на дорожке, немедленно отполз в сторону. Запах духов подсказал мне, что это — женщина либо гомик. Я вскинул обе руки.
— Подождите, сэр…
Громила расхохотался, бросился вперед, как кошка, схватил меня за горло и отшвырнул, словно тряпичную куклу. Он был похож на того типа из «Зеленой мили», только еще хуже. Я вскочил. За моей спиной кто-то плакал и цеплялся за меня дрожащими пальцами. Тогда я снова ощутил запах духов.
Я полез в карман и вытащил шестьдесят семь долларов — мелкими купюрами. Он усмехнулся и схватил деньги одной рукой, а второй еще крепче сжал мне горло. Я потянулся в задний карман и протянул ему бумажник в котором лежали водительские права, студенческий билет и две заблокированные кредитки. Впрочем, об этом он все равно не знал. Громила схватил бумажник и запихнул в карман. К сожалению, ни то ни другое не заставило его разжать руку и не изменило намерений по отношению к девушке. Он оттолкнул меня (точнее, нас обоих) к гранитной стенке и крепко врезал по зубам. Мир вокруг завертелся, свет уличных фонарей померк, потом загорелся снова. Когда перед глазами перестало плыть, я увидел, что он сидит на девушке верхом и держит ее одной рукой за шею, а второй задирает блузку. Ситуация переменилась к худшему, поэтому я решил испробовать последнее, что оставалось. Я вытащил и протянул ему карманные часы, которые носил с тех пор, как мне отдал их дядя на маминых похоронах. Громила увидел перед собой золотую вещицу и поднес ее к уху.
— Возьмите. Это ваше. Все, что угодно… только, пожалуйста, отпустите девушку.
Она отчаянно сопротивлялась, но он был втрое крупнее. Я предпринял последнюю попытку:
— Сэр… пожалуйста. Ей больно.
Этот тип сунул часы в карман, врезал мне и начал стаскивать с нее джинсы, одновременно расстегивая собственные штаны. Он тянул девушку за волосы, угрожая переломить ей шею, как веточку. Та судорожно кашляла и, видимо, задыхалась. Я вспрыгнул громиле на спину, ударил каблуками и ткнул его указательными пальцами в глаза. Он схватился за лицо и зарычал — то, что я сделал, и впрямь болезненно. А потом он повернулся ко мне.
С одной стороны, он оставил в покое девушку, та вскочила и побежала. С другой стороны, он упустил жертву и остался с глазу на глаз со мной. Его лицо чудовищно исказилось, в углах рта выступила пена, и тут я, кажется, выкрикнул такие слова, какие ни за что не решился бы повторить в присутствии матери.
Вы, наверное, видели фильмы, где хулиганистые подростки в надежде внушить новичку почтение перед школьным братством засовывают парня в огромную сушилку в общественной прачечной и хохочут, пока бедолагу вертит центрифуга. В течение следующей минуты примерно так я себя и чувствовал. Он вдавил меня в бетон, подбил оба глаза, рассек губу, сломал нос, а потом поднял над головой, точно борец на ринге, и перебросил через ограждение. Я пролетел несколько метров и плюхнулся в болото, спугнув синего краба, который пожирал дохлую кефаль.
Громила, прищурившись, наблюдал за тем, как я по пояс в грязи барахтаюсь среди осоки и тины, которая воняла хуже сточной канавы. Потом ухмыльнулся, подтянул штаны, развернулся и зашагал прочь. Видимо, он не умел плавать. Минут двадцать я хлюпал по болоту, стараясь не дышать. Когда он скрылся из виду, я добрался до ограждения, вылез и побрел домой. Еще через двадцать минут я запер дверь, отправился в душ и подсчитал стоимость визита в больницу. Поскольку страховки у меня не было, сумма оказалась внушительной. С гудящей головой я проглотил четыре таблетки аспирина и посмотрел в зеркало. Нос у меня торчал вбок и напоминал согнутый гвоздь. Я зажал его двумя пальцами, резко дернул — и очнулся на следующее утро на полу студии в чем мать родила.
С трудом разомкнув щелочки, некогда бывшие глазами, я посмотрел в сторону витрины (я лежал в двух шагах от нее) и встретился взглядом с несколькими десятками зевак, которые стояли в три ряда и пялились вовсе не на картины. Благодаря лампочкам над моими работами, я был прекрасно освещен.
Я вскарабкался по лестнице, рухнул на постель и проснулся за полдень с кровавой коркой на лице. Страдая от мучительной мигрени, на входной двери я обнаружил записку: «Если тебя интересует возможность приватной, но профессиональной фотосессии, позвони по этому телефону. У меня частная студия. Филипп».
Я выбросил записку в мусорное ведро, проглотил еще несколько таблеток и позвонил своему однокурснику в надежде узнать новости. Джеймс Петтигрю, смышленый уличный парнишка из Детройта, писал стихи в промежутках между занятием скульптурой. Когда я позвонил, он торчал в Интернете и не жаждал со мной болтать. Жуя резинку, он сразу спросил:
— Слышал, что было вчера?
— Нет.
— Дочка сенатора Колмэна одна возвращалась домой. На набережной к ней пристал какой-то пьяный бегемот и попытался лишить невинности, но тут вмешался таинственный незнакомец и спутал ему все карты. Копы сцапали парня, который вроде как подходит под описание преступника. С собой у него было немного наличных и карманные часы — опять-таки, по словам девушки, все правильно. Личность неизвестного героя пока не установлена. Утром сенатор устроил пресс-конференцию прямо на ступенях Капитолия, а потом полетел домой. Он буквально только что прибыл в Чарлстон.
