Вот и отлично. Я ведь позволил, чтобы меня взяли в плен, поскольку надеялся таким образом разведать все, что смогу, об амбициях и планах Страбона; теперь я это узнал. Оказывается, этот человек намеревался, ни много ни мало, править миром. Причем в данных обстоятельствах осуществление его чаяний было настолько вероятным и правдоподобным, что я решил немедленно начать приготовления к побегу: придется мне скакать во весь опор, чтобы поскорее отвезти эти известия Теодориху.
Однако было еще кое-что, что мне следовало обязательно разузнать, — это занимало меня с момента нашего прибытия в Константиану. Поэтому, когда следующей ночью Страбон, удовлетворив свою похоть, вовсю потел и отдувался, я заговорил на эту тему.
— Ты постоянно твердишь о несокрушимости своего войска и о том, как Зенон боится его, — сказал я. — Но я не видела здесь никакой армии, всего лишь гарнизон, в котором людей меньше, чем у Теодориха в нашем городе Новы.
— Skeit! — грубо рявкнул Страбон. — Моя армия — это настоящее войско, а не рой трутней. Торчание в гарнизонах превращает мужчин в лентяев и неумех. Бо́льшую часть своих людей я держу в полевых условиях, воины должны постоянно сражаться.
— С кем?
— Неважно, — продолжил он сонно, словно это действительно не имело значения. — Недавно два покоренных мной племени, что живут к северу отсюда, в заболоченном устье Данувия, — две незначительные боковые ветви эрулов — рассорились по какой-то причине. А затем без моего разрешения они и вовсе начали междоусобную войну. Я направил свою армию, чтобы успокоить их.
— А как твои воины узнают, на чью сторону встать?
— Что? Не хватало еще заниматься подобной ерундой! Им было приказано, конечно же, уничтожить всех сражающихся воинов и обратить в рабство женщин и детей. Как еще я должен наказывать за непослушание? — Он неторопливо вытянулся и испортил воздух. — Хотя, когда это произошло, множество эрулов трусливо сдались, прежде чем их успели уничтожить. Поэтому часть моего войска теперь возвращается, ведя их в качестве пленников — что-то около трех сотен с каждой стороны, как мне сказали. Я казню их, устроив представление для всех жителей Константианы. Есть много всяких способов. Tunica molesta[6], например. Или дикие звери. Или же patibulum[7]. Я еще не решил.
Я упорно продолжал:
— Но если ты все время держишь свою армию в поле, а здесь находится всего лишь небольшой гарнизон, что помешает Теодориху — или какому-нибудь другому врагу — осадить Константиану? Думаю, что ты, твои воины и все горожане, изголодавшись, сдадутся в плен, прежде чем твоя армия сумеет добраться сюда и освободить тебя.
Страбон презрительно фыркнул:
— Vái! Только женщины способны болтать подобный вздор! Этот город нельзя осадить, даже если собрать воедино все войска Европы. Ты видела вон тот порт? Да корабли с Черного моря могут снабжать Константиану пищей и оружием хоть каждые десять дней, если понадобится. Допустим, даже объединятся все флоты Европы, чтобы напасть на Константиану. Да вот только ни одна военная флотилия не проскользнет в Черное море через узкий Босфорский пролив. Мне сообщат о ней задолго до того, как она приблизится, и тогда можно будет принять меры, чтобы помешать врагам.
— Да, я уже и сама поняла это.
— Послушай, глупая девка. Единственный способ разрушить город — сделать это изнутри. Если вдруг вспыхнет восстание горожан или войска взбунтуются. Это, кстати, вторая причина, почему я держу основную массу своих воинов подальше отсюда. Как известно, армии не один раз поднимали мятеж против своих военачальников. Однако у меня здесь всего лишь гарнизон — но воинов я держу в жестком подчинении, чтобы воспрепятствовать любым возможным попыткам мятежа среди горожан.
Я дерзко заметил:
— Не думаю, что твои войска или твой народ обожают тебя за это.
— Мне нет никакой пользы от их обожания, не больше, чем от тебя. — Он сплюнул мне под ноги. — Хоть я и не собираюсь рабски подражать выродившимся римлянам, я все-таки следую двум их древним изречениям: «Divide et impera» — «Разделяй и властвуй». А второе мне нравится еще больше»: «Oderint dum metuant» — «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».
* * *
Наша беседа с Одвульфом, когда его в следующий раз назначили нести дежурство под моей дверью, оказалась не менее интересной.
— Те воины, с которыми я свел знакомство, считают меня полным болваном, — сказал он. — Для того чтобы объяснить, откуда я взялся, я придумал целую историю: дескать, раньше я был всадником в армии Теодориха, а потом меня поймали на мошенничестве при игре в кости и сурово наказали, выпоров у столба, ну и якобы после этого я бросил своих товарищей и присоединился к войску Страбона.
— Мне кажется, что это весьма складно придумано, — заметил я. — Что же такого глупого они нашли в твоем рассказе?
— Они сказали, что только тот, у кого вместо мозгов skeit, предпочтет войско Страбона армии Теодориха.
— Почему? Сами-то они служат здесь.
— Видишь ли, тут все упирается в их семьи, которые слишком долго оставались верными ветви Страбона в роду Амалов. Эти люди считают, что обязаны служить ему, но они очень недовольны. Акх, они прекрасные воины, это правда, а Страбон дает им возможность повоевать. Но даже когда нет войны и врага, против которого они могли бы сражаться, он заставляет их тащиться в какую-нибудь глушь и сидеть там в засаде.
— Я слышала об этом.
— За исключением небольших передышек во время службы, как, например, здесь, в гарнизоне Константианы, они редко имеют возможность развлечься в городе. Бедняги лишены возможности повеселиться в lupanar[8], насладиться едой и доброй выпивкой, а заодно и поскандалить в таверне. Представь, они не могут даже искупаться в термах.
— Ты имеешь в виду, Одвульф, что люди Страбона в душе готовы перейти на сторону Теодориха?
— Акх, во всяком случае, не скоро. Видишь ли, их отцы и другие предки слишком долгое время связаны с родом Амалов, из которого происходит Страбон. Я полагаю, что их недовольство могло бы со временем вылиться в открытый мятеж, но для этого потребуются подстрекатели, коварные как жрецы. Да, чтобы такое случилось, нужно много подстрекателей и, возможно, много лет.
— Однако, — задумчиво произнес я, — если Страбона убрать… если у них не останется вожака, которому они должны хранить верность…
Одвульф посмотрел на меня так же, как Страбон, когда я предложил ему отрезать пальцы служанки. Он сказал:
— Сванильда, я слышал об амазонках, но никогда не думал, что встречу одну из них. Ты никак собралась убить человека? Сама? Слабая молодая женщина против крепкого закаленного воина? Неужели ты хочешь убить Страбона здесь, в его собственном дворце, в его городе, в самом сердце его земель?
