— «Восток» передает тебе привет, — улыбнулся Миньков. — Чтоб не забывал. Но эта боль пройдет быстро, просто за короткое время организму пришлось приспосабливаться то к высоте, то к нормальным условиям. Полетаешь туда почаще — станет легче.
Его слова вскоре начали оправдываться. После пятнадцати — семнадцати полетов боль хотя и приходила, но уже не такая острая. Теперь Антарктида начала «показывать зубки». Если в первые дни после приезда она встречала нас улыбкой, позволяла ходить раздетыми и загорать, а в заливе лежал не лед, а сверкающий паркет, как в сказочном танцевальном зале, в котором можно было устраивать балы, то ближе к осени погода становилась мрачнее, жестче, ветренней. Начался февраль, а с ним пришли и осложнения при полетах на «Восток».
В погоне за тенью
... В тот день погода в «Мирном» стала портиться задолго до вылета. Мела поземка, боковой ветер, как говорят летчики, был на пределе. Но лететь надо, поскольку корабль готовился к отходу на Родину, а на «Востоке» еще оставались те, кого необходимо было вывезти в «Мирный». Взлетели все же без осложнений, набрали высоту, пошли к «Комсомольской». Штурман работал не разгибаясь, постоянно уточняя курс, вычисляя снос, определяя наше местоположение. До рези в глазах мы с Костыревым держались за след санно-гусеничного поезда, который то появлялся, то исчезал в мутной мгле. Прошли «Комсомольскую», качнули крыльями в знак приветствия Тябину и Федорову. Голубое небо начало быстро менять цвет на тусклый желто-серый, в котором утонул горизонт. «Болото». Этот район Антарктиды назван так не случайно. Санно-гусеничные поезда вязнут в мелком, похожем на песок снеге, как в болотной жиже, зарываясь гусеницами и полозьями саней на глубину в шестьдесят — семьдесят сантиметров независимо от времени года.
Командир, «Восток» сообщает, что у них видимость плохая, дымка, — в голосе радиста никаких эмоций.
Ты что-нибудь видишь, Женя? — я понимаю, о чем спрашивает Костырев.
Нет. Мы потеряли след, — отвечаю я и берусь за скребок, чтобы хоть немного очистить боковые стекла пилотской кабины, которые все сильнее затягивает инеем. Высота более четырех тысяч метров, но ледник совсем рядом под нами.
Штурман, мы где находимся?
Видимость ни к черту, командир, — словно оправдывается Серегин.
Становимся в вираж, — принимает решение Костырев и кладет машину на левое крыло. — Всем искать дорогу.
Мы повисаем в пустоте. Обрывается связь и с «Мирным», и с «Востоком» — непрохождение радиоволн. Мерзнут ноги, и это отвлекает от работы. В голову пытаются пробиться не очень утешительные мысли: «Мы здесь одни. Случись неполадки с двигателями, найти нас будет непросто, ведь мы сами не знаем, где находимся...» Гоню эти мысли прочь, но память четко фиксирует температуру за бортом — минус 52°. Почему-то начинает казаться, что гул двигателей, действительно, меняется. Чушь какая-то!
Дорога, командир, дорога! — кричит Межевых, вскакивает со своего кресла и тычет пальцем в край бокового стекла.
Вижу, — Костырев доворачивает машину в ту сторону, где четко просматривается серая полоса. Все облегченно вздыхают. Напряжение в кабине спадает, чтобы тут же вернуться вновь — полоска дороги исчезает, едва мы подошли к ней и развернулись к югу. Костырев зло выругался и снова положил машину в вираж.
Да вон же она, дорога! — теперь уже кричит штурман. — В другой стороне.
Точно. Серая лента ползет по леднику, плавно уходя от нас. Бросаемся вдогонку. Костырев держит машину всего в тридцати — пятидесяти метрах от поверхности льда, заметаемого снегом. Выше подниматься нельзя — тогда внизу ничего не видно, и мы вынуждены ловить след в этой белесоватой мути. Солнце тусклым белым шаром висит на востоке. И тут происходит необъяснимое — след, на который мы должны были выйти через две-три секунды, вдруг снова исчезает. Под нами белая равнина, которую никто не тревожил миллионы лет.
— Что за чертовщина?! — в голосе Костырева удивление, замешанное на плохо скрываемой злости. — С нами что, дьявол в прятки играет?
Я ловлю растерянность в глазах Межевых, Бойко, Жилкинского. Мой видок, наверное, не лучше. «Началось, — подумал я, — похоже, Антарктида принимается за свои шуточки, о которых говорили «старики».
— Штурман, где мы? — Костырев уже не скрывает раздражения, хотя никогда до этого полета он ничего подобного себе не позволял.
— Уйдите вверх, командир. Попробуем определиться по Солнцу.
Ил-14 медленно выползает к чистому небу. Двигатели ревут, вытаскивая нас из белесой мглы.
— Командир, чей-то инверсионный след, — настала, наконец-то, и моя очередь сделать открытие.
Костырев медленно поворачивает голову туда, куда я показываю, и вдруг начинает хохотать:
— Так это же наш инверсионный след, — он все еще смеется. Тень он него мы и приняли за след поезда, когда сделали круг. На прямой он остается за нами и мы его не видим. Два полукруга сделали, две тени получили, два следа нашли, «искатели».
Разгадка простая, но нам от этого не легче. Каждая минута поисков, блуждания над этой ледяной пустыней ведет к потере топлива, которого у нас и так в обрез. Если в течение получаса не найдем след и не выйдем на «Восток», — все, надо лететь в «Мирный». У нас останется горючего ровно столько, чтобы успеть вернуться.
— Командир, — окликает Костырева штурман, — курс 183°. Нас снесло километров на десять — пятнадцать.
— Ну, гляди, Юра-2, промахнешься — не сносить тебе головы.
Юрия Никитича Серегина мы иногда называли Юрой-2 в честь
Юрия Гагарина. Было в нем что-то от первого космонавта — улыбчивый, веселый, открытый, отличный профессионал, он становился душой любой компании, коллектива, экипажа, в которые забрасывала его жизнь. Кажется, не было в мире человека, враждовавшего с ним.
Он погиб на самолете Ан-12 в 1969 году. Тогда в Полярной авиации прошла серия катастроф с этими машинами — под Воркутой, в Анадыре, в Хатанге... Но это будет позже, когда Серегина, как одного из лучших штурманов, пошлют переучиваться на новую технику, давая дорогу в Большую авиацию.
А пока... А пока мы искали след. И нашли. После «Комсомольской» дорога идет почти по равнине, лишь изредка поднимаясь на пологие ледовые холмы, чистые от снега. На одном из них Серегин и засек след поезда, похожий на тонкую серую ниточку, невесть кем брошенную в этом безлюдье. По ней и пришли на «Восток». Когда приземлились, Костырев, проходя мимо штурмана, слегка потрепал его по шевелюре:
— Спасибо, Юра-2.
— Не за что, — улыбнулся тот и чуть заметно покраснел.
Вернулись в «Мирный», пришли с Костыревым в свой балок. Со грели чай, сели за стол.
