же, извилистой полоской тянулась дорога, по которой проезжало не более двух машин в день. Все они ехали в другие две деревушки, между которыми была километровая полоса колхозных посевов.
Где-то далеко раздался шум приближающегося мотоцикла. Я сразу же узнал, что это почтальон Петрович. Именно у него был самый громкий мотоцикл за все села. Остановившись у леса и выключив мотор, он крикнул:
— Здоровенько, Ивановна!
На что сразу же получил ответ:
— Здорово, Петрович.
Хотя между ними было хорошее расстояние, никто не решился подойти ближе.
— Я вижу, у тебя гости? — кричал он.
— Да вот, подсобляють!
— И долго пробудуть-то?
— Месячишки три, не более.
— Это хорошо, а то ш слыхала, у Прохора туточки свадьба намечается. Вас всех в хату просил. Так что ж ему передать, будете ль, али нет?
— А чего ж, придем, придем!
Взревел мотор, и Петрович уехал, оставив после себя белую, быстро растворяющуюся полоску дыма.
И опять дорога опустела до следующего путника, а лучи солнца продолжали нагревать асфальт, делая его под вечер таким горячим, что можно было запросто жарить картошку, причем без кастрюли. Уже сейчас, в пять часов, я видел, как дрожал над дорогой воздух от жары. Это было хорошо заметно при подходе к деревне, когда преодолеваешь заасфальтированный крутой подъем. Тогда кажется, что даже дома начинают расплываться от такого накаченного воздуха.
Работа близилась к развязке. Большую часть грядок мы успешно привели в надлежащий вид и только теперь смогли увидеть ровными рядами посаженую морковку, бураки, петрушку и другие овощи, которые поднялись из земли уже достаточно высоко. К шести со всем было покончено, и мы стояли, любуясь своей работой. Долго согнутая спина уже сейчас начала давать о себе знать. Она ныла и требовала отдыха, но нас это не беспокоило. Никто, даже прабабушка, не пошла прилечь, а ведь ей нужно было это сделать уже давно.
Вместо этого мы собрали все сорняки и лишние растения, расфасовали их по ведрам, и втроем (я, дедушка и отец), понесли мусор за пределы участка, на сельскую дорогу, туда, где была яма, хотя ямой это назвать трудно: скорее колея, оставленная в прошлом году колхозным трактором, который решил сократить дорогу, проехав через деревню, но застрял в грязи после недавнего дождя и его самого пришлось вытаскивать. Таким вот образом и появилась колея в двадцати метрах от дома. Мы бы ее не засыпали, но вот проход к колодцу был не очень-то удобным. Чтобы не носить воду на коромысле, отец купил тридцатилитровый бидон вместе с тачкой, а для этого нужна хорошая дорога, которой здесь никогда не было.
Разделавшись с кучами сорняков, мы вошли в дом, где на столе уже стояла горячая картошка, от которой поднимался пар, маринованные закатанные грибки прошлогоднего сбора, рыба, пойманная накануне в речке и многое, многое другое.
«И когда они успели все приготовить? Ведь работали ж!» — подумал я, но почему-то не спросил. Наверное, и у них есть какие-то секреты, а раз так, то все равно не скажут.
Где-то в середине ужина я заметил какого-то мужчину, подходящего к нашей калитке. Его я видел впервые, так как с большей частью населения деревни был знаком.
— Бабуль! — сказал я, обращаясь к прабабке (именно так вся наша семья ее называла, да и она уже привыкла к такому обращению), — Кажется, это к тебе пришли!
Она, как и остальные, выглянули в окно, но что-то дрогнуло в ее старых глазах, промелькнул испуг, о котором, по-видимому, она не хотела никому говорить.
Похоже, я был единственным, кто это заметил, другие же рассматривали гостя, хотя в нем не было ничего особенного.
— Да-да, ко мне, ко мне это! — проговорила она и поспешила на улицу.
Во мне вдруг стало просыпаться какое-то странное любопытство. Мне страшно захотелось узнать, зачем он пришел и что хочет сказать, но бабушка быстро вернулась.
— Кто это? — спросила мама.
— Колхозник один, попить просить!
Она зачерпнула кружкой воды и вышла. Я старался смотреть в тарелку и в то же время поглядывал на человека, который размахивал руками и что-то объяснял Ивановне, так что рот ни на минуту не закрывался.
Минут десять продолжался их разговор, и он, так и не попив, ушел. Бабушка же вылила воду на куст калины, покачала головой и вернулась в избу.
— Ну что, напился, или еще понесешь? — спросила ее дочь, шестидесятилетняя Лизавета Матвеевна.
— Напился, напился, — закивала та в ответ. — Поблагодарил и ушел обратно работать. Щас ведь прохладно становится — самая работа.
«Почему же она сказала неправду?» — задавал я себе вопрос — «Что хочет утаить? Неужели и взрослые временами лгут? Похоже, что да, ведь как говорила моя мама: «Они говорят неправду только в крайних случаях, когда ложь принесет пользу. Хотя и это не правильно. Человек, ни при каких обстоятельствах не должен лгать. Ложь — самое последнее дело!»
Теперь же меня мучили догадки: «Правильно ли она сделала, что утаила правду, а может, он просто передумал пить, но нет, это вряд ли. Работающий в поле, под солнцем, всегда хочет освежиться, промочить горло прохладной водой. Да-а-а, здесь что-то другое! Но что?»
Я не стал никому говорить об этом, ведь мне могли и не поверить, но решил прислушиваться ко всему, что будет происходить впоследствии. Так что это я решил оставить до следующего, более подходящего случая.
После ужина вышли на улицу. Солнце уже стало клониться к горизонту, уходя спать за сосонник, протянувшийся на многие километры. Именно там, мы с отцом насобирали две корзины грибов, большую часть которых составляли опята с длинными ножками и коричневыми шляпками.
Отец с тестем подошли к забору, за которым находилась полоса проросшей картошки. Сорняки пока еще не облюбовали этот место, но уже кое-где виднелись крохотные травинки, из которых в ближайшее время должна вырасти массивная лебеда, пырей, мокрица и другая ни к чему не годная трава.
— Скоро будем окучивать! — сказал дедушка.
— Да-а-а, еще немного подождем, с полмесяца, и начнем! Коня ж, как и всегда, колхозного возьмем?
— Можно и его, но у бригадира было бы лучше. Ведь кони-то его собственные, откормленные, ухоженные, не то, что клячи колхозные, от которых и проку-то немного. Ну, конечно, поставим ему бутылки две да сотню в придачу дадим, зато какой результат будет! За полдня управимся, если погодка позволит.
— Значит, решено, берем у бригадира.
Они еще немного постояли и сели на скамейку у небольшой печурки, сделанной собственными руками из кирпича.
Из дома вышла бабушка.
— Я уложила маму отдыхать. Она и так
