ни либеральной экономики Косыгин не стал. Но благодаря этим книгам углубил видение хозяйства и управления им. Много позже, уже в 1950-е годы, он по достоинству оценил высказывание китайского императора Цинь Шихуанди (правда, в повторе лидера китайских коммунистов Мао Цзэдуна): «Пусть расцветает сто цветов, пусть соперничают сто школ».
Не касаясь идеологической подоплеки, Косыгин считал, что оно вполне применимо к поискам оптимальных путей в экономике.
* * *
Ровно через год после возвращения из Киренска, в декабре 1929-го, Алексей Николаевич подал в правление Сибкрайсоюза заявление о желании поступить в Новосибирский институт народного хозяйства, открывшийся весной того же года.
С одной стороны, Косыгин понимал, что «перерос» те должности, которые ему приходилось занимать, а подняться выше — не хватало образования. С другой стороны, Алексей Николаевич наблюдал за тем, что происходило в стране. Набирали силы политические процессы против «буржуазных специалистов». Осознание того, что процессы эти сфальсифицированы, пришло позже: в 1960-х годах Косыгин открыто говорил, что «Шахтинский процесс» сфабрикован. А в конце 1920-х сомнения и размышления оставлял «при себе»: «осуждал» как все, «возмущался» как все и «требовал строго наказать виновных» — тоже как все. Скрытность свою, еще в детстве заложенную и с годами усиленную, он не раз потом благодарил.
Руководство Сибкрайкома в просьбе Алексея Николаевича о поступлении в вуз отказало, однако сочло возможным отправить его на учебу в Кооперативный институт в Москву. Правда, в неопределенном будущем.
В начале января 1930-го Косыгина избрали ответственным секретарем ячейки ВКП(б) при Сибкрайсоюзе. На посту этом он пробыл очень недолго, чуть более месяца, так как 19 февраля из Москвы телеграфом пришла весть: Сибирскому краю выделялось три места «на факультете потребительской кооперации при институте имени Рыкова»[45]. Вновь ему представлялся шанс получить высшее образование.
На этот раз помогло личное знакомство с 1-м секретарем Сибирского (с 1930-го — Западно-Сибирского) крайкома ВКП(б) Робертом Эйхе. В вопросе начавшейся коллективизации он шел «в ногу» со Сталиным, однако Косыгину посоветовал:
— Уезжай, иначе затопчут, а для борьбы ты не создан.
Мнение Эйхе стало решающим и при рассмотрении вопроса в местных инстанциях.
Ячейка ВКП(б) при Сибкрайсоюзе приняла решение:
«1. Послать одного батрака, поручить подобрать грамотного.
2. На оставшиеся два места выдвинуть А. Косыгина и В. Пузакова»[46].
С Алексеем Николаевичем вопросов больше не возникало, его кандидатуру подтвердили еще раз на заседании ячейки ВКП(б) 28 февраля 1930-го, а вот В. Пузакову не повезло: этого номинанта отклонили.
Готовясь к отъезду, Косыгин принял для себя решение, что в кооперацию он больше не вернется.
1929–1930 годы — годы «великого перелома» не только в деревне, но и в кооперации. Здесь круто, на 180 градусов, разворачивали принципы деятельности, «обновляли» кадры. Большевистская партия намеревалась использовать кооперацию в коллективизации сельского хозяйства. В стороне от «столбового» направления не остался ни один региональный союз. В Сибкрайсоюзе постановили передать в фонд коллективизации 85 % фондов кооперирования[47]. Это означало только одно — кооперация теряет самостоятельность, трансформируясь в обыкновенную советскую торговую «лавку» — структуру по распределению товаров. Под контролем государства, при непосредственном руководстве государства и за счет государства. Свободный рынок сменялся обязательными государственными поставками.
Развернулось настоящее наступление и на аппарат Сибкрайсоюза, откуда вычищали «сомнительный элемент»: бывших умеренных социалистов, меньшевиков и эсеров. Алексей Николаевич ценил старых специалистов-кооператоров вне зависимости от их прежней партийной принадлежности и увольнение каждого переживал очень болезненно. Однако высказываться против, заступаться не решался, глядя, как набирают обороты репрессии против «буржуазных», а с ними и молодых специалистов…
Кооперация же на фоне «успехов коллективизации» оказывалась едва ли не последним «буржуазным пережитком», так как прежний оплот товарно-денежных отношений, частное сельское хозяйство, доживал последние дни.
В складывающейся ситуации рассчитывать можно было только на государственный сектор. Это понимали и Косыгин, и увольняемые «по сокращению штатов» его коллеги. Увы, помочь им он не мог.
* * *
…Эпоха конца 1920-х — начала 1930-х годов во многом напоминала время Революции 1917 года, вновь началась «красногвардейская атака на капитал»: в городе шло наступление на нэпманов, которые и «опериться»-то толком не успели, в деревне — на «отложивших жирок в тучные нэпмановские годы» крестьян. Широким охватом шло наступление на кооперацию, уж слишком она стремилась быть самостоятельной…
По сути, наступление большевизма шло по всем фронтам, цель — не дать возможности эволюционировать «капиталистическому элементу», вновь применив на практике весь набор средств и методов военно-коммунистической политики.
Естественно, первым результатом «закручивания гаек» явились дефицит всего и вся, ликвидация тысяч частных мелких предприятий и магазинов, структур, созданных и задействованных в сфере бытовых услуг, а также отвечавших за «взаимодействие» производителя и торговли, резко скакнула вверх безработица. За развалом «логистической системы», всеобщим дефицитом, безработицей последовала нехватка продовольствия, что повлекло за собой возрождение карточной системы распределения и «хлебных» очередей… Все эти «революционные явления» поразили не только удаленные от центра губернии и уезды, но Москву и Ленинград…
И начался поиск «врагов народа», никем и ничем не сдерживаемый… Газетные страницы запестрели сообщениями о «раскрытых заговорах», «предотвращенных диверсиях», об арестованных «вредителях» и их «пособниках», о «борьбе с кулачеством», о «борьбе за хлеб», как одной из «форм классовой борьбы». Агитационно-пропагандистская машина заработала на всю мощность. Все, что подпадало под определения «индивид», «частник», «частная собственность», объявлялось по сути дела «вне закона».
Сменялась эпоха, ломались судьбы…
Считалось, однако, что в такие времена выживать все же возможно, только в крупных мегаполисах… Там, как казалось, есть больше возможностей…
Что оставалось делать Алексею Николаевичу?
Весной 1930 года семья Косыгиных покинула Новосибирск[48].
Автобиография А. Н. Косыгина. 7 июля 1937. [ЦГАИПД СПб. Ф. Р-1728. Оп. 1. Д. 420046/2. Л. 5–5 об.]
Учеба: текстильный институт
Вместо рабфака при Институте Рыкова Косыгин поступил на рабфак при Ленинградском текстильном институте, только что образованном в результате разделения Института прикладной технологи на Технологический и Текстильный[49].
Может показаться странным, что Косыгин, проработав почти десятилетие на руководящих должностях, выбрал специальность «ткачество», рассчитывая получить диплом инженера-текстильщика. Из организаторов производства — в узкие специалисты?
Похоже, в тот момент профессия чисто «техническая», существующая вроде бы вне идеологии и политики, представлялась Алексею Николаевичу более заманчивой, чем вечное существование «как на вулкане» под дамокловым мечом непредсказуемых партийных решений. Конечно же, он ошибался, но понял это позже.
А текстильное дело было отчасти знакомо по льнопрядильно-текстильной фабрике в Ростове Великом в начале 1920-х годов.
* * *
Образование двух институтов, Технологического и Текстильного, —
