Рольф изумленно поглядел на меня, а я пожал плечами.
Глава 5
Наш замысел раскручивался, словно веретено, прядущее гладкую нить. Синелицые разбили лагерь на расстоянии летящей стрелы к юго-востоку. И те, кто приехал на конях, и пешие сидели у костров; к нам на мостки долетали ароматы незнакомой пищи. Солнце катилось к западу, оставляя высушенную землю во власти теней, когда синелицые снова принялись за свой странный ритуал – протяжные звуки свивались в заунывную песнь. Я боялся, что они уйдут, передумав с нами сражаться, или что усилят напор и проломят дверь. Рано или поздно горшки с землей закончатся, а оружия у нас почти не осталось. Однако это тоже работало на нас – ведь еще и поэтому синелицые никуда не двигались. Мы забросили наживку, и они ее почти проглотили, но я хотел вытянуть их из лагеря.
По башне прокатился вопль – двое датчан вправляли Пенде плечо.
– Надо, чтобы ближе подошли, – сказал я Рольфу. – Если решат, что мы не стоим того, чтобы проливать кровь, значит, все было напрасно.
– Может, самим напасть? – предложил он неуверенно.
– Нет. Если мы к ним выйдем, они нас затопчут, смешают с пылью и конской мочой. – Я покачал головой, откусывая большой кусок сочной куриной ноги. – Ты поглядывай на море, а я что-нибудь придумаю.
Свет свечей разрезал темноту, освещая напряженные лица тех, кто смотрел на меня с надеждой. Датчанин, которого ранило стрелой, лежал, захлебываясь кровью, а товарищи успокаивали его рассказами о том, как он будет пировать в Вальхалле. Хорошие они были люди, эти датчане, суровые и верные, пусть и безрассудные в битве. Я сидел в каменной нише, смотрел, как они точат свои жалкие ножи, перебрасываясь безобидными шутками, и вспоминал слова новой клятвы, что мы произнесли на продуваемом ветрами острове вдали от франкского берега.
Каждый начинал с того, что называл своих предков и похвалялся их славными деяниями, если было чем похваляться. Я со страхом ждал своей очереди – ведь я даже имени своего отца не знал, не говоря уж о том, был он крестьянином или воином и сделал ли что-нибудь достойное саги. Не то чтобы я верил всему, что неслось в тот день из заросших бородами ртов. Кто поверит, что дед Свейна Рыжего убил семью великанов, а когда кровь на его мече еще не высохла, нырнул в море и убил огромное чудище? Такое под силу разве что Беовульфу [19]. Но когда воин рядом со мной закончил свой рассказ и наступило тяжелое, как горы, молчание, все взгляды обратились ко мне. Я подавил страх и постарался говорить как можно увереннее.
Клянусь побратимам, что я, Ворон, приемный сын Эльстана из Уэссекса, – воин Сигурда и мой меч – его меч. Эти слова мы произносили, положив правую руку на рукоять Сигурдова меча, который раньше принадлежал его отцу. И да не уклонюсь я от встречи с врагом, равным мне по силе и храбрости. Клянусь мстить за побратимов, как за кровных братьев. И да не произнесу я трусливых слов и не убоюсь ничего, как бы тяжко ни было. Клянусь приносить всю добычу ярлу, а он пусть вознаграждает меня, как должно кольцедарителю.
Воины кивали и шевелили губами, повторяя вслед за мной, а я сжимал рукоять меча, чтобы не дрожали пальцы, ибо нет ничего важнее клятвы, а нарушить ее – все равно что совершить подлое убийство или украсть у товарища. Я буду бить врагов, и узнают они меня под именем Ворона из братства волков Сигурда. Я чувствовал на себе пристальный взгляд ярла, но, не в силах встречаться с ним глазами, посмотрел на Улафа. Тот усмехнулся и заговорщицки подмигнул, будто застал меня вылезающим из-под мехов от своей первой шлюхи. И коли нарушу я эту клятву, то предам ярла и побратимов и стану гноеточивым ничтожеством, и пусть по велению Всеотца глаза мне заживо выедают черви. Я закончил говорить и передал меч следующему воину. Теперь его слова звонким эхом отдавались от скал, а моя ладонь еще чувствовала рукоять Сигурдова меча.
Клятва, принесенная всеми, кроме отца Эгфрита, легла на душу мокрым одеялом. Говорят, мудрец редко дает клятву, а уж если дает, то никогда ее не нарушает, и связывали нас теперь узы прочнее, чем те, которыми сковали нас в гнилой франкской темнице, крепче, чем цепь Глейпнир, что держит волка Фенрира. Но вскоре я почувствовал, как тяжесть спала с души, потому что клятва дает силу, ибо знаешь ты, что стал частью нерушимого братства.
Громкий крик вернул меня к действительности. Дозорный увидел, что на юго-востоке, дальше лагеря синелицых, за холмом, закрывающим берег, появилась тонкая струйка дыма. Я кивнул, довольный своими товарищами. Все мы были связаны клятвой, каждый воин – как ветвь Иггдрасиля, а вместе – могучее древо, достающее до небес, где боги Асгарда увидят наши славные деяния и, кем бы ни был мой отец, отметят меня как воина, достойного попасть в Вальхаллу и принять последний бой.
– Как плечо? – спросил я Пенду.
Он скривился, осторожно крутя локтем.
– Ладно не этой рукой меч держать, а щита все равно нет.
Зрачки его от боли сузились до крохотных точек. Я перевел взгляд на Бейнира – верзила заслужил похвалу после того, как я его оскорбил.
– Мне понадобится кто-нибудь, кто хорошо владеет топором, – сказал я. – Знаешь таких, Бейнир?
Он усмехнулся сквозь спутанную бороду. Серые глаза на широком лице сузились, будто он пытался понять, к чему я клоню.
– Знаю одного, – объявил он, швыряя через плечо полуобглоданную куриную кость.
Некоторые принялись выкрикивать его имя, а он поджал блестящие от жира губы и поцеловал древко секиры. Я бы не удивился, если б Бейнир был на ней женат, а дома у него бегали топорята.
– Пойдем, – сказал я, поднимаясь и встряхивая затекшие ноги, – расчешем твою бороду, а то спуталась, будто шерсть на медвежьей заднице. – Я улыбнулся. – Ты среди нас самый сильный, Бейнир. Узнаешь у синелицых, рискнут ли они подойти и разметать твои кишки по округе?
Брови Бейнира изогнулись, как спина Йормунганда.
– Начинаю думать, что ты похож на меня, юноша, – ответил он, идя за мной к заваленной двери.
Дозорные сверху подтвердили, что на сто шагов вокруг никого нет. Мы расчистили путь, и я вышел, Бейнир – за мной. Надвигались сумерки. Солнце кровавым сгустком клонилось на запад. В воздухе витал запах незнакомых пряностей, лошадиного пота и промасленной кожи. Завидев нас, синелицые встали на ноги, однако за оружие не схватились. Синее небо перерезали багряные полосы, будто за солнцем тянулся кровавый след. Мне это не понравилось, но я решил, что раз это земля синелицых, то и дурное знамение предназначено для них, а не для нас.
– Что теперь? – спросил Бейнир немного обеспокоенно, видя, что мы уходим все дальше от товарищей, надежно укрывшихся в Гердовой Титьке.
– Теперь маши секирой, да погрознее, – ответил я. – И не просто так маши, а на ходу. Только меня не задень этой чертовой штукой.
Я шел вперед не оборачиваясь, уверенный в том, что датчанин делает то, что я ему велел, – сзади слышалось, как древко шлепает у него в ладони, когда он перехватывает секиру. Еще я знал, что скоро у Бейнира будут болеть плечи и гореть мускулы, но рассчитывал на то, что силач слишком горд и не остановится, пока я не скажу.
Мы отошли далеко от Гердовой Титьки и остались одни в чистом поле. Меня потряхивало изнутри, я чувствовал себя как мышь, которая высунулась из норы под хищным взором сов, и с трудом удерживался от того, чтобы не выхватить меч из ножен и не выставить его перед собой, как отец Эгфрит – крест. Он всегда так делал, будто один вид креста способен освежевать язычника.
– Слышу, ты машешь все медленнее, – укоризненно сказал я Бейниру, слизывая соленый пот с губы.
– Иди к черту, щенок, – рявкнул он, тяжело дыша.
– Еще немного, – сказал я. – Нас заметили.
Синелицые подходили ближе. Пешие тащились за всадниками, и все они что-то кричали, подбадривая человека, который легким шагом шел впереди.
– Смотри-ка, тоже единоборца выбрали, – сказал я могучему датчанину. – Но тебе не о чем беспокоиться. В нем мяса совсем нет.
– Угу, этот темнокожий сукин сын идет как баба, – сказал Бейнир, по-прежнему описывая секирой круги в воздухе.
– Ты ему причиндалы отхватишь и не заметишь, – продолжал я подбадривать Бейнира.
На самом деле поединок не должен был состояться. Дымок на берегу, который дозорные углядели с мостков, был знаком Сигурда, что корабли причалили и готовы к бою. Я вытащил Бейнира, просто чтобы подманить синелицых поближе, затащить в ловушку поглубже и отвлечь от того, что происходит на берегу. Однако теперь они приближались – я уже чувствовал их запах, – и, похоже, Бейнир все-таки пустит секиру в дело.
– Торовы яйца, Бейнир, хватит! – сказал я, отступая от проносящейся в воздухе секиры подальше. – В глазах уже рябит.
– Биться-то мне с ним придется? – спросил он.
Лицо его было все в поту, крупные капли стекали с бороды.
