– Ну, заныл! – брезгливо поморщился Фролов. – Ну-ка, товарищи, давай почаще!
Бой разгорался. Стало светло, что было не в пользу наступающего по ровному снегу отряда Токарева.
– Лёня, смотри-ка! – крикнул юный реалист розовощёкому Синцову. – Вон там бегает один взад и вперёд. Я уверен, что это Тряпицын. Про него говорят, что здорово храбрый. Ну-ка по нему!
– Промазал! – насмешливо цедит Синцов. – Теперь я!
Он стреляет. Фигурка на берегу прячется за валом.
– Рядом! Спрятался, сволочь!
– Цепь, вперёд! – кричит Токарев.
Вскакивают, бегут. Несколько человек падают.
– Если так пойдёт, – озабоченно говорит Токарев Цуканову, – то скоро мы будем без людей. Не плохо стреляют.
Движение вперёд замедляется. Молодёжь крепко залегла за льдинами, за снежными сугробами. Вокруг – снежная пыль от партизанских пуль.
– Плохо! – бормочет Токарев. – Надо вперёд, скорей вперёд!
Он встаёт во весь рост:
– Цепь, встать! Вперёд, за мной!
Бегут вперёд, но не все. Падают. Синцов чувствует мгновенный горячий удар. Падает, сильно ударившись о льдину. «Ранен! Только куда… кажется, в плечо…»
Он видит, как удаляются впереди чёрные фигурки. Так страшно одному на снегу… Холодно. Мальчик смотрит на руку. Полушубок, левое плечо в крови.
– Синцов! Вы ранены! – кричит ему кто-то. – Ползите на перевязочный пункт.
XVII.Только через пять дней привезли в Николаевск Лёню Синцова – потерявшего много крови, простуженного, обмороженного, в бреду.
– Преступники! Посылать на убой! – кричал Николай Иванович, блестя пенсне.
– Мальчик мой бедный! – заливалась слезами Анна Алексеевна, с тревогой глядя на врача, который осматривал Лёню.
– Плакать нет причины, – строго сказал врач. – Плечо пробито навылет, но кости целы, вернее, пробиты, но хорошо, без трещин. Руку придётся носить на перевязи долго. Поморожены ухо, кончик носа и два пальца на руке. Это ничего, не сильно. Вот инфлюэнцу надо крепко лечить. Воспаления лёгких, надеюсь, не будет. Всё ничего: молодой, здоровый, богатырь. Делайте всё, что я скажу, – и будет прекрасно.
Ночью Лёня бредил и кричал, чтобы его не бросали посреди Амура, что он не хочет умирать. Николай Иванович узнал от других раненых, что они чуть не замёрзли, когда их везли в город. Попали в буран, возницы их бросили и ускакали на лошадях. Только на следующий день за ними приехали и взяли, уже полузамёрзших.
Лёню спасло богатырское здоровье и очень тёплая одежда. Некоторые раненые погибли. Только через неделю юноше стало лучше, и он жадно набросился на еду.
– Слава Тебе, Господи! – хлопотала около его постели Анна Алексеевна. – Кушай, сыночек, кушай, родной, на здоровье. Услышал Ты, Господи, вернул мне сыночка…
– Папа, – шепотом, простуженно обратился юноша к Николаю Ивановичу. – Ну, а как там? Не взяли Циммермановку?
– Нет, дорогой, не взяли, – раздражённо заговорил Николай Иванович. – Не взяли и не могли взять. Безумием была вся затея. Вас едва было сто человек, а их многие сотни. Они вас и били, как куропаток: на льду Амура вы были, как на ладони. У вас убито восемнадцать человек и ранены четырнадцать. Ранен и ваш герой – Токарев. Остальные еле ноги унесли, почти все поморожены. Больше половины вашего отряда выбыло из строя. Из города на помощь вышел отряд полковника Вица. Сейчас говорят, что Виц обойдён, что часть его солдат перешла на сторону красных, что отрезанный от города Виц с остатками отряда уходит в Де-Кастри. Ещё слава Богу, что ранен ты не серьёзно и уже с нами. Иначе погиб бы.
– А как шли, папа! – блестя глазами, прошептал Лёня. – Как на параде – красота! Токарев нас хвалил – говорил, что на фронте, в германскую войну, такого смелого наступления не было. Все, как один!
– Ну, довольно тебе, герой, разговаривать, – нежно сказал Николай Иванович, поправляя одеяло на постели сына. – Лучше поспи.
– Скажи только, папа, что будет дальше?
– Дальше? – Николай Иванович нахмурился. – Не вижу ничего хорошего. В городе паника. Красных видели уже совсем недалеко. Одна надежда на японцев. Но их не так много. Говорят, будет образована гражданская милиция, ну, да на неё надежда слабая. Боюсь, чтобы не вышло так, как два года тому назад в Благовещенске было. Только там лучше было: можно было в Сахалян, на китайскую сторону Амура, бежать, а у нас куда побежишь? Кругом снег, лёд и враждебные крестьяне. Да, надежда только на японцев – что они не пустят красных в город. Ну, ладно, Лёня, спи, не думай об этом.
Николай Иванович вышел в соседнюю комнату, закурил папиросу и мрачно задумался. Несколько раз прошёлся по комнате, бормоча под нос.
– Да-с, неважно, совсем неважно, уважаемый Николай Иванович. Предлагали осенью в Хабаровск уехать – так пожалели дом оставить. Едва ли будет сладко от товарищей. Гм… гм…
XVIII.3 февраля 1919 года заведующий судной частью при штабе атамана Кузнецова в Благовещенске, поручик Наконов, срочно созвал своих подчинённых, в том числе и прапорщика Полунина. Собралось человек восемь.
– Вот что, господа. Положение города отчаянное. Власть совершенно растеряна. Я был у атамана, был у управляющего областью Прищепенко. Никто ничего не знает, есть ли надежда на что-нибудь. Обвинять их тоже нельзя, потому что позиция японцев неопределённа и можно допустить, что они останутся нейтральными в той драме, которая несомненно произойдёт в городе, если красные сюда войдут. Под самым городом стоят отряды Чёрного Ворона, настроение городских рабочих и черни соответствующее, казаки колеблются и надежда на них слабая. Если японцы умоют руки, то может повториться такая же резня, какая была в Благовещенске два года тому назад. Должен вам сообщить, что вчера ко мне на квартиру позвонил неизвестный, который предложил мне и всей судной части, т. е. вам, остаться и служить у них, у большевиков. Голос сказал мне, что большевикам отлично известна беспристрастность судной части и что товарищи Шилов и Чёрный Ворон гарантируют нам безопасность. Голос сказал далее, что специально уполномоченное лицо готово встретиться со мною, чтобы дать мне гарантии.
– Что же вы ответили? – спросил один из офицеров, штабс-капитан Полетика.
– Я сказал ему очень вежливо, что мнение большевиков для нас чрезвычайно ценно. Но так как убийцам, грабителям и прохвостам мы верить не можем, то нам не нужно никаких их гарантий. Повесил трубку. Сейчас же снова звонок. «Подумайте, хорошенько подумайте. Чем нищенствовать по заграницам, оставайтесь-ка лучше служить народно-революционной власти». Я снова повесил трубку.
Наконов закурил папиросу и продолжал:
– Господа, я вас собрал, чтобы объявить вам, что по моему глубокому убеждению всё кончено. Опираться нам не на кого. Японцы получили инструкции из Владивостокского штаба генерала Оой закончить борьбу с красными и лишь способствовать безболезненной смене власти. По-видимому, такой резни, какая была здесь в 1918 году, они не допустят. Но… бережёного Бог бережёт. Я считаю, что нам, офицерам, да ещё служащим в таком ответственном учреждении, грозит смертельная опасность. Мы – первые жертвы. Поэтому, не рассчитывая на распорядительность нашего высшего начальства, я предлагаю просто-напросто удирать в Сахалян, пока не поздно. Помните, что ещё до входа партизан Чёрного Ворона в город нас могут арестовать те большевики, которые ведут здесь тайную работу. В полном сознании важности минуты и своей ответственности, как вашего начальника, я вам заявляю: о борьбе больше речи нет, борьба – по крайней мере, в настоящий момент – закончена. Поэтому нужно спасать жизни, которые пригодятся для будущей борьбы с большевизмом. Здесь, в вашем присутствии, в эту страшную минуту, когда уже совершенно ясно, что мы разбиты, что всё кончено, я торжественно повторяю: борьба кончена. Но борьба начинается снова – в другой форме, в другом виде, на чужих, может быть, землях, но она начинается. Я не мыслю сдачи, это временное отступление, я не пойду никогда на компромисс с большевиками, но было бы смешно позволить зарезать себя, как барана. Мы должны спасаться, наши жизни ещё пригодятся. Итак, господа, властью, данной мне светлым и прекрасным человеком, верным и преданным сыном России – адмиралом Колчаком, – я освобождаю вас от ваших обязанностей и советую уезжать как можно скорее в Сахалян. Омской власти нет. Верховный правитель выдан союзниками большевикам и сидит в Иркутской тюрьме, а может быть, уже убит. Всё разваливается. С окровавленным сердцем, но с чистой совестью я повторяю вам: борьба временно закончена, спасайте свои жизни, они могут погибнуть совершенно бесполезно. Я предлагаю немедленно привести все дела судной части в порядок. Мы опечатаем их и оставим под наблюдением желающего из наших писарей. Есть у меня тут один из них на примете – большевичок по настроениям. Он и передаст дела Чёрному Ворону. Пусть видят, что у нас не застенок и что действовали мы беспристрастно и в рамках тех распоряжений, которые получали из Омска.
