– Гусеница! - сообразил, наконец, майор. - По гусенице, сволочи… Да бейте же, бейте!…
В продолжавшемся разбойничьем свисте «подкалиберных» разведчик не слышал сам себя, но продолжал орать, проклиная наводчика - он даже высунулся из посеченного ельника, чтобы еще раз убедиться - снаряды «тридцатьчетверки» отлетают от башни, как мячики.
– По гусенице! - бессильно потрясал кулаками майор.
Словно услышав его, трижды проклятый «немец» опустил ствол. Целый фейерверк взметнулся возле «Т-34» - разлетелись брызгами, чуть было не угробив Федотова, крыло и траки, смялось передаточное колесо, заклинило пушку, отвалился передний каток - все было в мгновение кончено!
Довершая полный разгром, выскочили из засады не выдержавшие напряжения «Валентайны», с двух сторон хлопнув по «тигру» своими «пятидесятисемимиллиметровками». Их гранаты совершенно не пригодились - первый «канадец» вместе с боезапасом и обреченным экипажем разлетелся в куски. Из второго успел выброситься обезумевший механик.
Но прежде чем окончательно убраться, Призрак явил плачущему от бессилия майору свое наглое великолепие. Замерев в конце просеки, «тигр» вновь повернул к Найденову башню. У майора последние волосы вскинулись дыбом, и брызнул по ободранному лицу, смешавшись с кровью, пот. Однако, вместо выстрела обрушилась, словно крыша, невыносимая тишина. Танк казался потусторонним. Белый силуэт впечатлял. Словно воплощенное зло попирал он сваленные деревья, и бледная папиросная луна угасала над ним, и стелился под его громадными лапами вереск. Наконец, туман, по неведомому приказу, вновь поднявшись из самой болотной тьмы, его поглотил.
После злосчастного поединка разбитый найденовский танк отправили в тыл, остатки «Валентайнов» на переплавку, так и не пригодившийся БТР - в штаб корпуса. Погибших тут же и закопали. Наводчику Крюку забинтовали разбитую окалиной голову. Бердыев не пострадал, вновь подтвердив своей неуязвимостью неизбежное правило насчет дураков и пьяниц. Остался целым и невредимым и предупрежденный Найденов. Он был вне себя, он жаждал преследования. Однако, все надежды бессмертного Ваньки пошли прахом. Фронт горел уже в двухстах километрах; по расчетам командования Призрак неизбежно должен был либо сгинуть в болотах, либо обездвиженным достаться победителям, как уже достались им десятки брошенных за неимением горючего «пантер» и «ягдпанцеров». Жуков, которому о бое все-таки доложили, отмахнулся - дело шло к выходу на границу. Гон побежавшего противника занимал головы всех, без исключения, теперь уже победоносных советских генералов, и «Белый Тигр» продолжал интересовать разве что спецов из НКТП. Что касается оставшегося не у дел танкиста, начальство уже знало, как Ваньку определить.
Путь был славным, новых медалей политработники не жалели. Вновь не обошлось без слухов о «заговоренности» Черепа: лишь в предместьях испепеленного Минска фугас наконец-то развалил его очередную, «убитую» двухсоткилометровым пробегом «тридцатьчетверку». Крюк, как всегда, вовремя спрыгнул. А вот якут, на сей раз, был трезв, словно промытое, прочищенное газетой, стекло - и последствия не заставили себя ждать. Еще до того, как, сжимая термос, Бердыев успел скатиться с крыла, его хорошенько лизнуло пламя. На Иване Иваныче не оказалось и царапинки. Сообразив, в чем дело, и окончательно уверовав в необъяснимое найденовское счастье, заряжающий и наводчик теперь всюду следовали за командиром. Удивительно, - с тех пор их не трогало и не зацепляло, не смотря на то, что после еще двух последовательно загубленных «тридцатьчетверок» уже на подходе к Неману испустил дух латаный-перелатаный «Стюарт», [27] первым прорвавшийся к чрезвычайно важному стратегическому мосту (очередная «Красная Звезда» старшему лейтенанту, по «Славе» - его славному экипажу). Оплакав «Стюарт», троица, за неимением выбитых в Первом корпусе «Т-34», оседлала «майского жука» [28] и неутомимый танкист покатился впереди колонн теперь уже на «горбатом американце».
Истинное проклятие наступающих - «мардеры» и «артштурмы» - зарытые по ствол в охотничьих ямах, забросанные маскировочными сетками так, что с нескольких метров невозможно было отличить их от кустарников и деревьев, томились в ожидании за каждым поворотом. «Самоходки» подпускали к себе до тех пор, пока их, набившим руку и глаз наводчикам и без прицела не становились видны капли пота на измазанных дорожной копотью лицах механиков-водителей. Никто в обреченных «коробках» не успевал вздохнуть - делая выстрел в упор, «артштурмы» отходили, записывая на свой счет новых «фазанов» и оставляя на дорогах очередные костры из машин и людей. Здесь то, на счастье Корпуса и проявилась способность Найденова чуять самого бесшумного, самого затаившегося подлеца. К 44-му году на ленд-лизовский «эмчи» американцы ставили великолепную пушку - очередная «самоходка» отправлялась в ад, прежде чем ее экипаж успевал что-либо сообразить. А Найденов внимательно слушал «горбатого». «Иностранец» платил ему сторицей - находясь на марше, «шерман» был сама чуткость. Стоило только вздохнуть очередной притаившейся гадине, он издавал воинственный клич, дразня и вызывая на бой. Самоходка отвечала злобным урчанием, а «горбач» распалялся, все более вызывающе подвывая мотором. Перебранка длилась не так уж и долго - пока «майский жук» отвлекал самоходку воинственной руганью, Найденов его разворачивал, якут легко подхватывал «подкалиберный», способный играючи прогрызть сто миллиметров. Крюку хватало нескольких секунд - цель определялась даже под самым солидным ворохом веток. Тех из самоходчиков, кто успевал выскочить, ждали очереди безотказных крупнокалиберных «браунингов». Подобная виртуозность спасала такое количество жизней, что, начиная с июля, Иван Иваныч не вылезал из разведки. За честь пропускать на спрятанные «мардеры» уже основательно потрепанный Ванькин танк боролись целые подразделения. Ходоки из других частей тщетно пытались заполучить феномен - начальство Первого категорически возражало. А Ванька, не зная о торгах за спиной, все двадцать четыре часа в сутки готов был ворочать рычагами - и, наводя своим видом ужас на все тех же, не успевших разбежаться, панцер-гренадеров, первым врывался в городки и поселки. Под Вирами его пронырливый «М4А2» пытались остановить твари покрупнее. Два «Элефанта» закопались в стога сена на окраине городишки и затаили дыхание, но зоркий «эмчи» опять-таки предупредил хозяина. Не успели охотники взять прицел, Иван Иваныч застопорил - «семидесятипятимиллиметровка» «горбача» сработала, как часы. Взорванные «слоны» стоили не ниже ордена Ленина, в штаб ушло очередное представление. Однако, в конце концов, даже штабным показалось чрезмерным такое обилие - ограничились новыми Красной Звездой, «Славами» и присвоением Найденову капитана.
Тем временем, проскочив топи и узкие просеки, соскучившаяся по настоящему делу танковая саранча развернула свой веер на польской равнине, пробивая плотину немецких траншей и отсечных позиций. Пространство дрожало от лязга. «Тридцатьчетверки» и «ИСы» охватил настоящий азарт. Теперь уже истошно вопили «Pz Т-111» и «Pz Т-1V», хваленые «пантеры» отползали в норы для того, чтобы там и подохнуть, и огорченно рыкали «тигры», прежде чем словить в корпуса и башни стодвадцатидвухмиллиметровые фугасы. Пробитые кошки угрюмо ожидали пленения, а, затем, пересылки на восток и неизбежной гибели в печах уральских заводов - этих настоящих танковых Освенцимах. А что опять-таки Иван Иваныч? Перескочивший вместе со своими ребятами под Польской Броницей с убитого «эмчи» на «Валентайн» (прощание с «горбатым» не обошлось без слез), танкист был оборван, словно последний голодранец, и воспален, как нарыв. Раз за разом налетая на очередные засады, увертываясь от «бронебойных» и «подкалиберных», которые щедро сыпались со всех сторон, прислушиваясь к «иностранцу» и маневрируя под непрерывным огнем, он готов был высовываться из люка чуть ли не по пояс. Немцы уже повсюду знали его и передавали друг другу легенды о «Totenkompf» - обгоревшей русской башке. Сам того не ведая, Ванька сделался знаменит. Что касается башнеров, их уши были заложены постоянным моторным воем, перед красными, словно у кроликов, глазами мельтешили дороги, дымы и пожары. Посреди всего этого безумия; снующих туда сюда снарядов, пуль, осколков, гигантских, на скорую руку, могильников, в которые помещались целые полки, чадящих танковых костров и огненных вихрей на месте городов и местечек, старшина и сержант вцепились в своего командира, как в единственный талисман. Лишь теснясь как можно ближе к оборванному, сжимающему рычаги до хруста в пальцах придурку, был шанс уцелеть. Не прошло и недели, наводчик и заряжающий даже внешним видом стали походить на хозяина. В немыслимом тряпье, в слипшихся с волосами танкошлемах, с выпирающими, словно у загнанных гончих, ребрами, посыпанные пылью и пеплом, Крюк с Бердыевым не менее успешно пугали теперь всех встречных.
