Как-то вечером, через неделю после скачки Найджела на золотистом коне, он и его бабушка сидели в этой зале по сторонам большого пустого очага. Ужин кончился, столы на козлах, за которыми ели, были убраны, и зала выглядела голой и унылой. Каменный пол устилали стебли камыша, уложенные в несколько слоев, — их каждую неделю выметали вместе со всем недельным мусором и заменяли свежими. Несколько собак, разлегшись на камыше, обгладывали и разгрызали кости, сброшенные со столов. У одной из стен стоял длинный деревянный буфет с оловянной и глиняной посудой, остальная обстановка залы исчерпывалась скамьями у стен, двумя плетеными стульями, столиком, уставленным шахматными фигурами, и железным сундуком. В одном углу на высокой плетеной подставке величаво восседали два сокола, застыв без движения, — только их желтые гордые глаза иногда поблескивали.
Но если обстановка залы показалась бы скудной тому, кто вдруг заглянул бы в нее из другого не столь спартанского века{21}, посмотрев вверх, он был бы поражен множеством предметов у себя над головой. Над очагом красовались гербы благородных домов, связанных с Лорингами кровным родством или через брак. Две плошки со смолой, пылавшие по их сторонам, отбрасывали блики на лазурного льва семейства Перси, на красных птиц де Валенса, на черный крест де Мохунов, на серебряную звезду де Виров и алые пояса Фиц-Аланов. Все эти гербы были сгруппированы вокруг знаменитых пяти красных роз на серебряном поле — гербе, который Лоринги покрыли славой во многих кровавых сечах. А с тяжелых дубовых балок, пересекавших потолок, свисало много всякой всячины: кольчатые доспехи старинного фасона, щиты, два-три заржавевших, сильно помятых шлема, луки без тетивы, копья, остроги для охоты на выдр, лошадиная сбруя, удочки и разные другие принадлежности для войны или охоты. А выше них в черных тенях под самым потолком можно было различить ряды окороков, куски грудинки, засоленных гусей и прочие мясные запасы, приготовление которых играло столь большую роль в средневековом домоводстве.
Благородная дама Эрминтруда Лоринг, дочь, жена и мать воинов, обладала достойной их внушительностью. Высокая, худая, с суровым, словно вырезанным из дерева, лицом и беспощадными черными глазами, она внушала почтительную боязнь всем, кто ее окружал, пусть голову ее и убелили седины, а спину согнула тяжесть прожитых лет. В мыслях и воспоминаниях она уносилась в более жестокие времена, и Англия, которую она видела теперь, казалась ей изнеженной, павшей страной, забывшей законы рыцарской учтивости и доблести.
Власть, которую начинал обретать народ, растущие богатства церкви, все большее вторжение роскоши в образ жизни благородных (и не только благородных) сословий и некоторое смягчение нравов равно возбуждали в ней глубочайшее отвращение, а потому ее суровое лицо, не говоря уж о тяжелой дубовой клюке, опираться на которую ее вынудила старость, наводили страх на всю округу.
Однако ее не только боялись, но и уважали — ведь в дни, когда книг было мало, а умевших читать немногим больше, память, хранившая события долгих десятилетий, и умение поведать о них ценились очень высоко. От кого, как не от леди Эрминтруды, могли услышать юные неграмотные отпрыски благородных родов Суррея и Гемпшира о жизни и подвигах своих дедов, о битвах, в которых они сражались? Узнать законы геральдики и рыцарственности, изученные ею в более грубый, но и более воинственный век? Как ни была она бедна, к кому, как не к леди Эрминтруде Лоринг, охотнее всего обращались за советом в запутанных вопросах о праве старшинства или правилах поведения?
Теперь она, сгорбившись, сидела возле пустого очага, глядя через него на Найджела, и жесткие черты ее лица смягчались любовью и гордостью. Молодой сквайр, тихонько насвистывая, умело вырезал птичьи стрелы для своего арбалета. Но вот он оторвался от этого занятия и, встретив устремленный на него взгляд темных глаз, наклонился через очаг, чтобы ласково погладить костлявую.
— Что тебя радует, милая бабушка? Я по твоим глазам вижу, что ты довольна.
— Нынче, Найджел, я узнала, как ты приобрел боевого коня, который бьет копытами в нашей конюшне.
— Как так, бабушка? Я ведь говорил тебе, что его мне подарили монахи.
— Говорил, милый внук, и ни слова больше не прибавил. Но думается мне, конь, которого ты привел сюда, совсем не похож на того, которого они тебе подарили. Почему ты не рассказал, как все было?
— Говорить о таком, по-моему, стыдно.
— Так бы ответил и твой отец. И его отец. Они хранили молчание на пиру, когда чаши ходили вкруговую, и слушали, как другие рыцари рассказывали о своих подвигах. Но если кто-то говорил громче остальных и словно бы искал, чтобы ему воздали хвалу, твой отец, когда пирующие вставали из-за стола, тихо дергал его за рукав и осведомлялся шепотом, не может ли он помочь ему в выполнении какого-нибудь обета? Или же не снизойдет ли он помериться с ним силой в поединке? Если человек этот оказывался хвастуном и прикусывал язык, твой отец никому ни словом об этом не упоминал. Если же он вел себя достойно, твой отец всюду его восхвалял, но о себе не говорил ничего.
Найджел смотрел на старуху сияющими глазами.
— Я так люблю, когда ты говоришь о нем, — сказал он. — Прошу тебя, расскажи снова, как он погиб.
— Погиб он, как и жил, учтивейшим рыцарем. У побережья Нормандии разыгралось морское сражение, и твой отец командовал воинами на корме корабля самого короля. А за год до этого французы захватили большой английский корабль. Они тогда подошли к нашим берегам, заперли проливы и сожгли город Саутгемптон. Назывался тот корабль «Христофор», и они поставили его впереди своего флота. Да только англичане подошли вплотную к нему, перебрались на него и перебили там всех. А твой отец и мессир Лоредан из Генуи схватились на высокой корме, и все люди на соседних кораблях следили за их поединком. Сам король не удержался от громких восклицаний. Ведь мессир Лоредан был прославленный боец и в этот день сражался доблестно, и многие рыцари завидовали твоему отцу, встретившему столь именитого противника. Твой отец заставил его отступить и нанес ему такой удар булавой, что шлем у него на голове повернулся прорезями на затылок. Ослепнув, мессир Лоредан бросил меч и сдался для выкупа. Но твой отец ухватил его шлем и повернул его прорезями вперед. Едва мессир Лоредан вновь начал видеть, твой отец поднял его меч, отдал ему и пригласил отдохнуть немного, а потом продолжить поединок, ибо и полезно и радостно смотреть, как благородный воин бьется столь умело и мужественно. И они сели рядом отдохнуть у борта. Но когда они вновь взялись за оружие, в твоего отца попал камень, пущенный из мангонеля. Вот так он погиб.
