Обе они были девушки работящие, что в поле, что дома. Вообще-то оно и зимой работы хватает. Но на вечернее время появилась теперь новая игрушка: «Сказание Афродитиана», книга про то, как персидский царь волхвов ко младенцу Иисусу посылал. И вот, под уютный шелест прялки, шли у них разговоры.
– «Когда царь вошёл в кумирницу, чтобы получить разгадку сна, жрец Пруп сказал ему: Порадуюсь с тобою, владыко. Ира[10] зачала в утробе. Всю эту ночь пребывали в ликовании идолы богов, мужские и женские, и говорят мне: «Пророк, иди, радуйся вместе с Ирою тому, что она возлюблена». Я же сказал: «Как может быть возлюблена не существующая?» Они тотчас говорят мне: «Ожила она и называется теперь не Ира, а Урания[11]: великое Солнце возлюбило её». Женские же статуи говорили мужским, умаляя сделанное: «Возлюбленная – Источник, а не Ира, ведь она за плотника помолвлена».
– Кто, кто за плотника помолвлена? – с живейшим интересом спрашивала Алёнушка.
– Ясно, кто: Источник, – отвечал Стас. – Не Ира же. Она и так жена самого Зеуса.
– А как же Источник может быть «помолвлена»? – удивлялась Алёнушка. – Помолвлена может быть только женщина.
– Да это же иносказание! Источник жизни, поняла? Ясно, что женщина. У Зеуса на небе жена Ира, а он возжелал этот Источник жизни на земле, чтобы родить земного сына, а без венчания нельзя, и они венчаны, а идолы на земле радуются, дураки такие. И говорят, что «Ира зачала», ибо Ира на небе, а её Источник жизни на земле.
– Ничего не понимаю. Что это за Источник жизни?
Стас оглянулся: не видит ли Даша? – и, сделав тупое лицо, ухватил жену за «источник жизни». Она взвизгнула и зашептала:
– Ты что, ребёнок увидит!
– Её саму скоро замуж отдавать.
В самом деле, прослышав, что в Плоскове есть девица, почти на выданье, грамотная, знающая счёт, а в придачу высокая и здоровая – в отца, Коваля, и лицом не дурная, с разных мест начали засылать сватов. Дело пока ограничивалось хорошей выпивкой: рано было Дарье замуж. Но всё равно ехали, «столбили место».
Он продолжал читать:
– «И говорят мужские идолы: «Мы согласны, что справедливо называется она Источником: Mupia[12] имя ей, которая в своём чреве, как в море, носит корабль с тысячью вьюков… Вы верно сказали: «За плотника помолвлена она». Ведь она имеет плотника, но не от совокупления с ним – плотник тот, которого она рождает».
– Ты меня совсем запутал, – капризничала Алёна.
– Разберёмся! – весело отвечал Стас.
И они читали дальше:
– «Все кумиры пали ниц, а стоял только один кумир – Источник, на котором очутился царский венец, составленный из драгоценных камней андракса и смарагда. Над венцом остановилась звезда».
– Вот! – воздевал палец Стас. – Звезда! Сейчас и начнётся:
– «Увидев это, царь тотчас же приказал привести всех премудрых. Пришедшие во дворец, когда увидели звезду над Источником, венец из каменей, и кумиров, на землю павших, сказали: «В Иудее возникло то царство, которое уничтожит всякую память об иудеях, а то, что боги повержены ниц, означает, что пришел конец их власти. И теперь, царь, отправь послов в Иерусалим: там найдёшь сына Вседержителя, которого нянчат женские руки».
И дальше они читали, радуясь, что царь отправил вслед за звездой находившихся в его царстве магов, с дарами.
– «И пришли они, и сказали старейшинам иудейским: «Родился тот, кого вы называете Мессией».
В следующем году Стас вошёл в фавор к отцу Афиногену. Как когда-то покойного Кормчего подкупило знание Стасом счёта, так теперь Афиноген млел, наблюдая за его художественными упражнениями. В монастыре отстроили уже и храм, и колокольню, иконы для алтаря купили, а расписывать стены было некому, ввиду церковного раздрая из-за реформ. А Стас однажды, в лёгком подпитии, куском древесного угля в несколько взмахов изобразил на белёной стене рублёвскую «Троицу». Два монаха, бывшие в тот момент в храме, и добежать до него не успели, а дело было уже сделано. Конечно, надавали ему тумаков и выкинули за ворота.
А на другой день сами пришли и смиренно звали его к отцу-настоятелю. И началась у Стаса дружба со стариком.
С удивлением узнал он, что Афиноген, как только мог, изыскивал средства для монастыря, а сам жил скудно.
– Не мы суть важны, – говорил он, – а Бог, – а потому и место, где люди Богу служат. Бог суть общее наше, ему отдать ничего не жалко. Предвратье Божие красивым должно держати. Есть ли в душе твоей, Стас, для такой работы сила?
– Есть сила, – ответил Стас и три года отдал росписи храма. Крестьяне зауважали его неимоверно; при встрече некоторые шапки снимали, кланялись в пояс. Дашенька детей на экскурсии приводила, показать, как тятенька работает. Знала, что не настоящий он ей отец, а всё же…
С Афиногеном лишь однажды они пособачились, и из-за чего? – из-за той самой книги! Стас-то, по правде говоря, не догадывался, что она из числа запрещённых. И почал как-то цитировать из неё кусками при святом отце. Тот просто в ярость пришёл:
– Как смеешь ты!.. Это же глумление, прости, Господи! Будто Христос не от Девы, а от блудницы Геры и от бесов языческих – от Кроноса и Зевса, а не от праведных отцов Авраама, Иессея и Давида!
Потом они неделю дулись друг на друга, не разговаривали. А когда помирились, старик плакал.
В июне 1672 года, когда роспись доведена была уже под самый купол, служили здравицу новорожденному царевичу, явившемуся в свет в День святого Исаакия Далматского. Паче чаяния имя младенца названо не было. Но в храме все о том помалкивали, и только дома дали волю языкам. Лишь в августе объявили имя: у царя Алексея Михайловича родился сын Пётр.
Полтора месяца спустя Стас и Алёна выдали замуж Дарью. Свадьба наделала шуму! Сватать приехали ажно из Москвы, целый обоз: Тимофей, племянник важнющего купца Аверкия Кириллова, торговавшего со всем белым светом, с челядью. Откуда только узнали? Не иначе дед невесты, купец Минай Силов подсказал. Монастырю жених денег пожаловал вдосталь; отгуляли в Плоскове, уехали в Москву. Стас и Алёнушку с молодыми отпустил: пусть подивится на стольный град.
Тем более работа над росписью храма шла к концу, и он замыслил на месяцок перебраться жить в монастырь, чтоб не тратить время на дорогу.
Так и сделал. Взял с собой одеялко, телогреечку – холодно уже было в октябре на верхотуре, на шатких жёрдочках, перекинутых меж узких окон; столовался у монахов. И ещё была при нём любимая книга. В минуты отдыха листал её, а когда лез наверх, то прятал за вынимающийся камень в стене позади алтаря.
За месяц, при помощи опытного штукатура и мальчика-краскотёра, добрался он до самого верха, и надлежало ему в завершение работы писать Богоматерь с младенцем. Стас даже не пошёл советоваться с отцом Афиногеном, как раньше делал, прежде чем браться за лики святых угодников. Младенца он напишет, а уж лик-то Богоматери сиял перед его внутренним взором и без советов настоятеля:
«А дитятко на земле сидело, по второму году, с лицом, отчасти похожим на лицо матери. А сама росту была такого, что должна была смотреть снизу вверх, а тело имела нежное, а волосы на голове цвета пшеницы. А мы, имея с собой юношу-живописца, их изображения отнесли в свою страну, и они были положены в том храме, в котором было проречение. Надпись же в Диопетовой кумирнице такова: «Солнцу Богу[13] великому царю Исусу персидская держава вписала».
В абсолютной сосредоточенности он заканчивал этот портрет. Похожа? Сделал шаг назад, присмотрелся. Похожа! Это – навсегда, портрет любимой. Навсегда. Ещё шаг назад.
На каменный пол собора он рухнул из-под купола без единого вскрика.
Пенсильвания – Россия, 2010 год
11 марта 1801 года Николай Викторович Садов – по здешним меркам высокий, военной выправки мужчина – шагал по Невскому проспекту. Любой прохожий, глядя на него, сделал бы вывод, что ему чуть меньше тридцати и что родился он во время русско-турецкой войны и пугачёвского бунта. Но такой прохожий-верхогляд оказался бы прав только в одном: настоящему Николаю Садову действительно было чуть меньше тридцати, а именно двадцать семь лет. Родился он в Америке в 1983 году, после Англо-американской войны; среди друзей был известен как Ник, дед Отто звал его Клаусом, а иногда обращался официально – Николаус фон Садофф. Его друзей в родном Харрисвилле это сбивало с толку: Ник считал себя русским, ну в крайнем случае американцем русского происхождения, и вдруг – «фон»!
А в этом мире Николай Садов, как физическое тело и личность, появился всего лишь три года назад. Сегодня, мартовским вечером, он шёл по Невскому проспекту, и лёгкая улыбка играла на его губах под изящно подстриженной щёточкой усов. Он заранее чувствовал себя победителем, зная: ничто не помешает ему спасти от смерти русского императора Павла Петровича.
