— Он действительно уникален. Я перепробовал все обычные методы и наркотики… Ничего. Снаружи — всего лишь заурядный космонавт… если не татуировка… но внутри… из стали. Что-то завладело всеми его помыслами, всем существом и не отпускает.
— Что же? — спросил Шеффилд.
— Надеюсь узнать.
— Как?
— Не спрашивайте, станете соучастниками. Корабль наготове?
Престейн кивнул.
— Ждите. Фойл долго не выдержит.
— Где вы его держите?
Дагенхем покачал головой.
— Это помещение ненадежно.
Дагенхем джантировал по курсу Цинциннати-Нью-Орлеан-Монтеррей-Мехико и появился в психиатрическом крыле гигантского госпиталя Объединенных Земных Университетов. Крыло — едва ли подходящее название для целого города в маленькой стране госпиталя. Дагенхем появился на сорок третьем этаже терапевтического отделения, где в изолированном баке плавал без сознания Гулливер Фойл. Рядом стоял солидный бородатый мужчина в халате.
— Привет, Фриц.
— Привет, Саул.
— Хороша картинка — главврач обхаживает для меня пациента.
— Мы у тебя в долгу, Саул.
— Хватит об этом, Фриц. Я не облучу тебе госпиталь?
— Здесь свинцовые стены.
— Готов к работе?
— Хотел бы я знать, за чем ты охотишься.
— За информацией.
— И собираешься для этого превратить терапевтическое отделение в камеру инквизиции? Почему бы не использовать наркотики?
— Все испробовано. Бесполезно. Он не обычный человек.
— Это запрещено, ты же знаешь.
— Передумал? За четверть миллиона я могу продублировать твое оборудование.
— Нет, Саул. Мы всегда будем у тебя в долгу.
— Тогда начнем с Театра Кошмаров.
Театр Кошмаров появился на свет в результате ранних попыток лечения шизофрении методом шока с целью заставить больного вернуться к реальности, превратив его воображаемый мир в пытку. Связанные с ним эмоциональные перегрузки пациента были очень жестокими.
Проекторы очистили от пыли и подготовили к работе. Фойла достали из бака, сделали ему стимулирующий укол и оставили на полу. Бак удалили. Выключили свет.
Каждый ребенок на свете считает, будто его воображаемый мир уникален. Психиатрам же известно: радости и ужасы личных фантазий — общее наследство всего человечества. Терапевтическое отделение Объединенного Госпиталя записало эмоции на тысячи километров пленки и создало всеобъемлющий сплав ужаса в Театре Кошмаров.
Фойл очнулся в холодном поту, так и не поняв, что он вышел из небытия. Его сжимали в клещах, кидали в пропасть, жарили на костре. С него содрали кожу и кислотой выжигали внутренности. Он закричал, побежал, но вязкое болото обхватило его ноги. Какофонию скрежета, визга, стонов, угроз, терзавшую его слух, перекрывал настойчивый голос.
— Где «Номад», где «Номад», где «Номад», где «Номад»?
— «Ворга», — хрипел Фойл. — «Ворга».
Его защищало собственное сумасшествие, и это придавало ему дополнительные силы.
— Где «Номад»? Где ты оставил «Номад»? Что случилось с «Номадом»? Где «Номад»?
— «Ворга» — не сдавался Фойл. — «Ворга». «Ворга». «Ворга».
В контрольном помещении Дагенхем выругался. Главврач, управляющий проекторами, взглянул на часы.
— Минута сорок пять, Саул. Ему, пожалуй, больше не выдержать.
— Его надо расколоть. Выжимай все до конца!
Фойла хоронили заживо, медленно, неумолимо, безжалостно. Его засасывала глубина. Вонючая слизь обволакивала со всех сторон, отрезая от света и воздуха. Он мучительно долго задыхался, а вдали гремел голос:
— ГДЕ «НОМАД»? ГДЕ ТЫ ОСТАВИЛ «НОМАД»? ТЫ МОЖЕШЬ СПАСТИСЬ, ЕСЛИ НАЙДЕШЬ «НОМАД». ГДЕ «НОМАД»?
Но Фойл был на борту «Номада» в своем гробу, без света и воздуха. Он свернулся в зародышевый комок и приготовился спать. Он был доволен. Он выживет. Он найдет «Воргу».
— Толстокожая свинья! — выругался Дагенхем. — Кто-нибудь раньше выдерживал Театр Кошмаров, Фриц?
— Нет. Ты прав. Это поразительный человек, Саул.
— Мы должны из него вытянуть… Ну, хорошо, к черту с этой штукой. Попробуем Мегалан. Актеры готовы?
— Все готово.
— Начнем.
Мания величия может развиваться в шести направлениях. Мегалан является драматической попыткой диагностики конкретного течения мегаломании.
Фойл проснулся в громадной постели. Он находился в роскошной спальне, сплошь в парче и бархате. Фойл удивленно огляделся. Мягкий солнечный свет падал через решетчатые окна. В дальнем углу застыл лакей, поправляя сложенную одежду.
— Эй… — промычал Фойл.
Лакей повернулся.
— Доброе утро, мистер Фойл.
— Что?
— Прекрасное утро, сэр. Я приготовил вам бежевую саржу и легкие кожаные туфли.
— В чем дело, эй, ты?
— Я?… — Лакей удивленно посмотрел на Фойла. — Вы чем-то недовольны, мистер Формайл?
— Как ты меня зовешь, паря?
— По имени, сэр.
— Мое имя… Формайл? — Фойл приподнялся на локтях. — Нет, мое имя Фойл. Гулли Фойл. Так меня зовут.
Лакей прикусил губу.
— Простите, сэр.
Он вышел. Через минуту в комнату вбежала прелестная девушка в белом. Она села на край постели. Взяла Фойла за руки и заглянула ему в глаза. Ее лицо выражало страдание.
— Милый, милый, милый, — прошептала она, — пожалуйста, не надо начинать все сначала. Доктор клянется, что ты пошел на поправку.
— Что начинать?
— Всю эту чепуху про Гулливера Фойла, будто бы ты простой…
— Я Гулли Фойл. Мое имя — Гулли Фойл.
— Любимый, нет. Это болезнь. Ты, наверное, чересчур много работал.
— Я Гулли Фойл всю мою жизнь.
— Дорогой, тебе так кажется. На самом же деле ты Джеффри Формайл. Ты… о, к чему это я рассказываю? Одевайся, любовь моя. Тебя ждут внизу.
Фойл позволил лакею одеть себя и, как в тумане, спустился по лестнице.
Прелестная девушка, очевидно обожавшая его, повсюду шла за ним. Они пересекли колоссальную студию, заставленную мольбертами и незаконченными картинами, миновали зал со шкафами, столами, посыльными и секретаршами и вошли в громадную лабораторию с высокими потолками, загроможденную стеклом и хромом. Там колыхалось и шипело пламя горелок, бурлили и пенились разноцветные жидкости, пахло странными химикалиями. По всему чувствовалось: здесь проводятся необычные эксперименты.
— Что все это значит? — поинтересовался Фойл.
Девушка усадила его в плюшевое кресло у необъятного стола, заваленного бумагами. На некоторых из них красовалась оставленная небрежным взмахом пера внушительная подпись: Джеффри Формайл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
