руке, а желудок заныл ещё протяжнее.
— Голодная? Давно не ела? — раздался голос первой бабки, какой-то излишне желейный и приторный, — а родня то у тебя есть?
— Нет, бабушка, нет никого. Одна я осталась на всём белом свете.
— Так и я одна, — прошамкала бабуся, хотя до этого всё время говорила чисто.
Я непонимающе перевела взгляд на сидящую рядом с ней копию, которая согласно кивала, прикрыв глаза.
— Я ведь, дочка, одна живу. Раньше ничего было, а сейчас стара стала. Поспевать перестала. А за домом уход нужен.
Мысли закрутились в хороводе вокруг этого внезапного предложения. Может и вправду согласиться? Крыша над головой — это очень даже не плохо, а там разберусь, что да как, а дальше можно будет решить, куда коней двинуть. Ясно одно — бабки какие-то излишне подозрительные, но вот тихая гавань сейчас будет для меня в самый раз.
Поневоле вспомнилась женщина в чёрном балахоне, которая привела меня в город, и от этих воспоминаний у меня даже мурашки по коже побежали. Это жуть какая-то, я что под гипнозом была? Как я могла пойти за ней так, добровольно?
Я бы с радостью, бабуль, но моя нога...
Бабка вытянула шею и только сейчас обратила внимание на отставленную ногу, которая уже приобрела неестественный синий цвет, видимый даже сквозь грязь.
Взгляд её поменялся, а лицо тут же приобрело жестковатые черты.
— С такой ногой она бесполезна. Ковен не одобрит твой выбор, сестра, а лечить её никто денег не даст.
— Но всё равно кожа нежная, — не унималась та бабулька, что сидела справа от меня.
— С такой ногой, я бы не стала её и пробовать. Зря только яблоко скормила, дура!
Яблоко из бабкиной руки мгновенно испарилось, а сама она отодвинулась от меня так быстро, словно узнала, что я больна страшной и неизлечимо заразной болезнью.
Я же оторвала свой взгляд от её руки, где ещё секунду назад, в костлявых пальцах, было заключено такое вкусное и аппетитное яблоко, и посмотрела в её ясные добрые глаза, такие чистые и прозрачные, как слеза ребёнка.
— Пять сол, — проговорила бабуля, что сидела слева и указала кивком головы на огрызок, оставшийся от яблока.
— Не понимаю, бабушка!
— Что тебе не понятно, ребёнок? Ты съела моё яблоко, теперь ты должна за него заплатить.
— Но мне нечем, и вообще — это же вы сами мне его дали.
— Нет, ты посмотри какая наглая нежить пошла! — возмутилась одна из бабок, — она ещё и торгуется!
— Я не нежить, — во мне медленно стала подниматься злость, от самых ворот меня все вокруг начинают принимать за нежить, но я же хожу, говорю, и вроде даже осмысленными предложениями.
— Будущая нежить — пискнула бабка и отвернулась.
— Господин дознаватель, — визгляво протянула она, по направлению к проходящему мимо жандарму, — эта девка обманом забрала и съела моё яблоко, а теперь отказывается платить!
— Чего орёшь, старая? Не видишь, люди работают? — довольно грубо прервал её страж порядка, после чего нисколько не обращая внимания на её выкрики, схватил за предплечье и грубо потащил в комнату.
Оставшаяся бабка заохала, запричитала, после чего бодро вскочила, подхватила кривую клюку, взвалила на спину тяжеленную корзину и легко поскакала, как пятилетняя девочка, следом.
Минут пять из-за приоткрытой двери раздавались приглушённые разговоры, из которых удалось выяснить, что бабки уже далеко не раз были пойманы за то, что обносили чужие участки, но их каждый раз отпускали.
В этот раз они и вовсе умудрились нарвать яблок в Чёрном саду, и почти все из них уже распродали. Чем опасны яблоки, растущие в Чёрном лесу расслышать не получилось, тон наседающих на дознавателя старых кошёлок резко пошёл вверх, а затем, обе бабки, буквально вылетели наружу, и их никто не преследовал.
Прошло, наверное, около получаса, прежде чем меня вызвали в комнату к дознавателю.
Само собой, их вызовы закончились ничем, и явившемуся по мою душу жандарму ничего не осталось кроме как тащить меня на руках — с моей-то ногой.
Мужчина усадил меня на раскачивающийся деревянный стул, противно скрипнувший подо мной, зло посмотрел и, уходя, напоследок, громко хлопнул дверью
Сидящий за столом лопоухий карлик холодно взглянул на меня, скривился в брезгливой ухмылке, отчего его зелёноватое, покрытое рытвинами лицо, стало походить на лунную поверхность, которую зачем-то нарисовали посреди двух торчащих вертикально, длинных острых ушей.
— Кто такая?! Имя, род занятий?! — произнёс скороговоркой полурослик, показывая всем своим видом, что не ожидает от меня ничего хорошего.
— Меня зовут Зина. Зина Зябликова.
Его перо замелькало в руке со скоростью света, отчего стоячий воротник — полураспахнутого зелёного кафтана — задёргался как припадочный.
— Та-ак, Зина, За.. Зья.. Зиа.. Да,
