Она постояла еще несколько секунд и вдруг услышала какой-то звук, похожий на далекий гром. Секунду спустя откуда ни возьмись налетевший ветерок легко коснулся ее кожи. Следом за первым дуновением ветра налетел настоящий шквал, сначала пронизывающе ледяной, а потом — горячий, словно вырвавшийся из раскаленной духовки. Он едва не сбил Валентину с ног, но главное было не в этом. Главное — он нес с собой запах чего-то мертвого и одновременно смертоносного, и Валентина метнулась к своему дому. Но не успела она добраться до двери подъезда, как раздался еще более громкий удар, и Валентина почувствовала: какая-то сила отрывает ее от земли, швыряет в воздух и переворачивает вниз головой. Казалось, все вокруг пришло в движение, закружилось, но Валентина успела увидеть, как великолепный алый купол кинотеатра треснул и разлетелся на миллион осколков, которые дождем посыпались на мостовую. Потом все та же сила бросила ее вниз, и больше Валентина ничего не помнила.
* * *
На следующий день после начала осады врач вживил Валентине миниатюрный слуховой аппарат и велел приходить для замены батарейки лет через десять. Она едва почувствовала, как крошечное устройство скользнуло под кожу, однако как только оно оказалось там, окружающие звуки, которые после взрыва Валентина слышала словно сквозь толстый слой ваты, приобрели прежнюю отчетливость и даже стали еще более ясными — совсем как в кинотеатре.
Теперь, когда к ней вернулся слух, Валентина снова могла разговаривать. Первым делом она схватила отца за руки и воскликнула:
— О, папа, кинотеатр!.. Я сама видела — там было столько людей! Бедные, бедные, что с ними стало?!..
— Спасательная команда разобрала завалы и вскрыла убежище через десять часов после атаки, — ответил отец. Он никогда не скрывал от дочери правду и не старался ее подсластить, хотя маме и не нравилось, что отец разговаривает с Валентиной как со взрослой. — Половина людей задохнулась от недостатка воздуха — насосы и вентиляционные шахты были повреждены, и убежище оказалось наглухо закупорено. Все, кто остался в живых, находятся сейчас в больнице.
Валентина не смогла сдержать слез.
— Бедная, бедная Лиза!.. — всхлипывала она.
Мать взяла ее за плечо.
— С Лизой все в порядке, — сказала она. — Твоя подружка жива. Она сама просила, чтобы мы сказали тебе об этом, как только сможем это сделать.
Услышав эти слова, Валентина заплакала еще сильнее, но теперь она улыбалась сквозь слезы, и Тровер, сидевший у матери на коленях, озадаченно поглядел на нее. Казалось, он не знал, то ли ему заплакать вместе с сестрой, то ли промолчать, и Валентина машинально пощекотала ему животик кончиками пальцев. Уловка сработала: малыш заулыбался, совершенно забыв о том, что еще недавно он был готов поднять рев.
Из поликлиники они отправились домой пешком, хотя путь был неблизкий. Метро не работало, летомобили по-прежнему оставались прикованы к земле. Многие дома, мимо которых они проходили, превратились в груды щебня и стеклянных осколков, и бригады роботов копошились в развалинах, разбирая завалы, чтобы попытаться восстановить здания. Валентина смотрела на них и гадала, как долго продлится война…
Только на следующий день она узнала, что под развалинами кинотеатра погибла Тина. Эта новость настолько потрясла Валентину, что ее вырвало. Кое-как умывшись, она убежала в свою комнату, заперлась на замок и плакала, уткнувшись лицом в подушку, до тех пор пока не заснула.
* * *
Через три дня после начала осады мама ушла на фронт.
— Не смей!.. — кричал ей отец. — Ты спятила, женщина? Ведь у тебя двое маленьких детей!
Его лицо побагровело от гнева, кулаки сжимались и разжимались. Тровер ничего не понимал, но вопил так, что Валентине захотелось вырвать из-под кожи слуховое устройство и растоптать. Глаза у мамы тоже были красны, но голос звучал твердо.
— Я должна, Гаральд, и ты сам отлично это знаешь. Ведь я ухожу не просто на фронт — я иду защищать наш родной Город. Я нужна Городу, нужна моим согражданам. Что станет с нашими детьми, если никто не будет сражаться за них?
— А мне кажется, ты просто любишь воевать, — сказал папа с горечью. — Ты, как наркоманка, настолько привыкла к борьбе, что уже без этого не можешь.
Мама шагнула вперед и сунула ему под нос левую руку.
— Я — наркоманка?! Вот значит, как ты обо мне думаешь?… — Мизинец и безымянный пальцы на ее левой руке были изувечены и не разгибались до конца. На памяти Валентины так было всегда. Когда она спросила у матери, отчего это, та произнесла страшное слово — «костоломы». Так раньше называли полицейских.
— По-твоему, я к этому привыкла, да, Гаральд? Нет, я иду сражаться, потому что не забыла, что такое честь, мужество и любовь к родине, хотя ты, наверное, думаешь, что эти качества давно вышли из моды. И я не допущу, чтобы из-за твоей трусости наши дети оказались опозорены. Я иду сражаться за всех нас, Гаральд! И за тебя, между прочим, тоже…
Папа не нашелся с ответом и молчал почти целую минуту. Тем временем мама крепко поцеловала детей в лоб и вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь. Папа, Валентина и все еще всхлипывавший Тровер остались сидеть неподвижно. По щекам отца катились слезы, но он даже не пытался их скрыть. Наконец папа вытер глаза кулаком и спросил с деланной веселостью в голосе:
— Ну-с, кто хочет блинов с вареньем?…
Но электричество выключили еще утром, поэтому им пришлось довольствоваться размоченными в молоке кукурузными хлопьями.
* * *
Прошло две недели после начала осады. Накануне вечером мама не вернулась домой, и Город пришел за папой.
— Все взрослые обязаны сражаться, товарищ! Нам нужна каждая пара рук!
— Но у меня дети!.. — взорвался Гаральд. Уже не в первый раз мама не приходила домой ночевать, и он буквально извелся от беспокойства, хотя в последнее время они почти не разговаривали друг с другом.
— Ваша девочка уже достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе и о брате. Правда, детка? — Женщина из городского комитета обороны была невысокой и грузной, к тому же на ней был тяжелый бронежилет. На десятый этаж, где располагалась квартира Валентины, ей пришлось подниматься пешком, так как лифт в доме теперь почти никогда не работал, и ее лицо стало багровым от гнева и усилий.
Валентина прижалась к отцу и обхватила руками его ногу.
— Мой папа готов сражаться! — заявила она. — Ведь он тоже Герой!
Она не преувеличивала. Гаральд тоже участвовал в Революции и даже был награжден какой-то медалью. Иногда, когда дома никого не было, Валентина потихоньку доставала родительские награды и разглядывала яркие многоцветные ленточки и затейливые надписи, сделанные крошечными выпуклыми буковками на блестящих бронзовых кружочках.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
