он спрашивал одно и тоже по третьему, пятому кругу? Как знать.
– Теперь постарайтесь вспомнить все максимально подробно, – говорил следователь, пока Петров пытался прикинуть, тот ли это Ганс Гросс, который написал книгу по криминалистике, или просто однофамилец. – Сначала вам было больно. Потом боль исчезла, и вы увидели туман. Так?
– Да.
– Туман был неприятного желтоватого цвета? – уточнял Ганс. – Опишите.
Евгений Петрович зажмурился и прислонился головой к прохладному стеклу таксофонной будки. Про туман он рассказывал в самом начале беседы, но про цвет еще нет.
– Желтый, как старая газета, которая долго лежала на подоконнике.
– И там была Лидия Штайнберг, которая держала вас за руки. Она сразу начала вам хамить, или чуть погодя?
Вот тут Петров невольно улыбнулся и сказал, что какое-то время завканц была вежлива и мила, но потом действительно начала бурчать про свой регламент. Голос Ганса в далекой Москве тоже чуть потеплел.
А потом он рассказал, что на мадам Штайнберг напали, и она в больнице, в тяжелом состоянии. И что перед тем, как потерять сознание в карете «Скорой помощи», она назвала имя Евгения Петрова, автора «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». А теперь она очнулась и наотрез отказалась говорить.
А Илья Ильф, соавтор Петрова, которого Ганс, разумеется, уже допросил, тоже ничего не знает. Его показания оказались совершенно бесполезными. Поэтому Гансу приходится устанавливать контакты с ростовским уголовным розыском и допрашивать Петрова по телефону!
Правда, толку от этого все равно нет.
– Так, подождите. Вы думаете, это я на нее напал? – осторожно спросил Петров, пытаясь соотнести свою смерть, нападение неизвестного на беднягу Штайнберг иИльфа, который, оказывается, дает кому-то там показания.
– Нет! – донеслось из трубки. – Я думаю, что вы свидетель!
Ганс ненадолго замолчал – Петрову показалось, что он отвлекся – и спокойно, уже без привычной металлической резкости, повторил, не замечал ли писатель ничего странного.
Когда умирал. И потом.
Евгений Петрович невольно улыбнулся от такой постановки вопроса. Потом снова прикрыл глаза и задумался, вспоминая чиновницу Минсмерти в окровавленной одежде, кишки у нее в волосах и сбивчивый рассказ про маньяка, выпотрошившего Ленина. Да и то, что Лидия Штайнберг забрала его, но не повела в Распределительный центр, а вернула к обломкам упавшего «Дугласа» и помчалась за Лениным, теперь тоже представлялось не совсем нормальным.
Петрову не хотелось врать следователю, пусть даже это и немец, но не хотелось и доставлять неприятности Лидии Штайнберг. Он вспомнил, какие страсти та рассказывала про порядки в своем министерстве, и попытался представить, что может грозить ей за нарушение регламента. Служебная проверка? Отстранение от работы? Тюрьма? Подумалось, что если завканц продолжает молчать о том, что Ленина выпотрошили, даже после того, как на нее напали и пытались убить, то, может, Петрову тоже не стоит болтать?
Евгений Петрович взглянул сквозь стекло таксофонной будки – усатый лейтенант негромко переговаривался с улыбчивой сотрудницей почты – плотнее прижал трубку к уху и твердо сказал:
– Нет, товарищ Ганс. Ничего.
***
Тот же день
г. Москва, Главное Управление уголовного розыска НКВД СССР
И.А. Файнзильберг (Ильф)
– Ваш соавтор мне врет.
Я чуть прищурился сквозь пенсне, рассматривая перебравшегося в Москву и устроившегося в Уголовный розыск следователя-криминалиста Ганса Густава Адольфа Гросса.
Мы познакомились несколько дней назад. Ганс Гросс занимался делом «картофельного маньяка», который орудовал в Москве всего два месяца, но уже приобрел известность из-за личностей жертв и привычки оставлять на месте преступления самодельную маску из картофельного мешка.
Не знаю, что думал по этому поводу Ганс, но мне как журналисту казалось, что маньяк убивает ради красивых заголовков:
«Николай Второй застрелен в подвале», «Троцкий убит ледоколом». Отлично, не так ли? На то, что в старом мире Троцкого убили с помощью ледоруба, всем было плевать.
Только сейчас мне было совсем не до Ганса с его маньяками. Следователь выдернул меня на Петровку, 38 за несколько часов до рейса в Ташкент.
Двадцать шестого июня мой брат, Михаил Файнзильберг, погиб в Ташкентской больнице, в эвакуации. Никто не писал на него некрологов, как на Петрова, а «Вестник Минсмерти» со списками погибших выходил с задержкой, поэтому я узнал о смерти брата спустя почти две недели.
Встречать его было поздно. Я попробовал написать в Ташкент, но Миша не вышел на связь. Позвонил в Минсмерти, и выяснилось, что он вроде бы умер и прошел через арку, но документы и пособие не получил. Значит, следовало лететь в Ташкент и искать.
Признаться: я боялся худшего. Малознакомому человеку, вроде милейшего криминалиста Ганса Гросса, было нелегко объяснить, почему мне нужно немедленно полететь через всю страну на розыски. Жене Петрову, Ивану Приблудному или переехавшему в Санкт-Петербург Булгакову объяснять не требовалось. Они и сами знали и про рассеянность, и про ужасную неустроенность, и про очаровательную привычку Миши отдать последнее, и про гордость – не брать чужого и не просить у чужих.
Спешите, товарищи! Бегите ловить по Ташкенту долговязое лысовато-рыжее чудо! Едва ли за пять лет с моей смерти он изменился в сторону педантичности.
К счастью, мне не требовалось лететь в Ташкент одному. Со мной увязался приятель, Иван Приблудный. Общие знакомые относились к нему с легким скепсисом.
«Не понимаю, зачем вы берете Приблудного?» – удивлялся главный редактор «Правды» и мой начальник Михаил Кольцов. – «Какой с него прок? Мне кажется, он не совсем понимает цель вашей поездки. Поспорим, Иля: он выдержит ровно два дня. Потом ему станет скучно, он загуляет, и вам придется искать по Ташкенту не одного, а двоих. Вы представляете перспективу?..»
«Представляю», – вежливо согласился я. – «Не беспокойтесь,
