Дорогая Сара
Я так рад, что ты наконец связалась со мной. Я не могу поверить, что ты уехала целых шесть месяцев тому назад. Они кажутся годами. Я так скучаю по тебе. После того, как ты уехала, здесь ничего не происходит, кроме ужасных сцен, а теперь никто даже не называет твоего имени. Словно ты умерла, и это причиняет мне боль всё время. Я рад узнать, что ты в порядке. Я устроился в отделение связи, расположенное в North Heights, и ты можешь писать мне сюда. Я знаю Мама и Папа взбесились бы прямо сейчас, если б увидели письмо от тебя.
Я лучше пойду — Я напишу тебе еще в ближайшее время. Береги себя,
Твой брат Сэм
Тук, тук. Стук в дверь моей спальни заставил меня резко дернуться.
"Элли?" О, Господи. Только не Хилари. Сколько раз я говорила ей, что ненавижу, когда меня называют Элли? Тысячу? Больше?
"Да?"
"Я дома".
Я подумала, с каких пор ты отчитываешься передо мной. "Хорошо", я ответила.
"Хочешь перекусить? У меня есть сухофрукты. Или может быть йогурт?"
"О, нет спасибо, Хилари. Я правда не голодна".
Пауза. "Тебе нельзя слишком долго не есть," сказала она. "Сахар в твоей крови понизится".
Я готова была заорать. Зачем вообще этот разговор? Мое прошлое раскрывалось перед моими глазами, а она вещала о дурацком сахаре в моей крови!
«Всё в порядке,» сказала я, осознавая, что некоторая доля раздражения чувствовалась в моем голосе. «Я буду возьму на контроль свой сахар».
Тишина. Затем ее шаги удалились вниз по коридору. Я вздохнула. Несомненно, мне придется выслушать об этом позже. По какой-то причине, ни Хилари, ни Папа не могли понять, почему у меня были некоторые проблемы с тем, чтобы привыкнуть к его беременной, двадцатипятилетней подруге, проживающей с нами.
Я беспорядочно перетасовала письма и достала еще одно.
Дорогая Сара
Мне жаль, что я не могу присутствовать на твоем бракосочетании. Ты знаешь, Октябрь — один из наших наиболее занятых месяцев. Я должен сказать тебе: ты моя сестра, и я люблю тебя, но я не могу справиться с разочарованием оттого, что ты выходишь замуж за человека, не относящегося к нашему кругу (имеется в виду: не являющегося ведьмой). Я знаю, ты отвернулась от магии, но можешь ли ты отвернуться от своего наследия? Что если ты каким-то чудом родишь ребенка от этого человека? Сможешь ли ты устоять, чтобы не вырастить его Рованвандом? Я так не думаю.
Несколькими абзацами ниже стояла подпись Сэма.
Я почувствовала жар и небольшое головокружение. Правда пыталась пробиться сквозь мое подсознание, но я сдерживала ее. Прямо сейчас еще одно письмо.
Дорогая Сара
Молюсь, чтобы у тебя всё было хорошо. С тех пор, как ты уехала в Техас, я беспокоюсь о тебе. Кажется, что это было так давно. Я надеюсь, ты и моя новая племянница, Алиса, будете счастливы там. Папа снова заболел этой весной — сердце — но никто не думает, что это также серьезно, как два года тому назад. Я буду держать тебя в курсе.
Письмо дрожало в моих пальцах, как неуклюжая бабочка. О, Господи. О, Господи. Я судорожно сглотнула, закрывая рот рукой. Я родилась в Техасе. Меня зовут Алиса. Реальность с грохотом обрушилась на меня, словно отбивная волна на берег, и словно раковина моллюска, я чувствовала себя опрокинутой, кружащейся, оторванной от земли.
Я, Алиса Сото, была дочерью ведьмы и не-ведьмы. Я была полу-ведьмой. Полу-ведьмой. Всё, что я думала о моей маме всю жизнь, было ложью. Дикий плач вырвался из моего горла и я быстро уткнулась в подушку. Всё, что я знала о себе всю мою жизнь, было неправдой тоже. Всё было враньем, и ничего из того не имело смысла. Внезапно разъярившись, я взяла проклятую ведьминскую шкатулку и отбросила ее через мою комнату с такой силой, с какой могла. Она врезалась в стену и разлетелась на дюжины острых кусочков. Точно как мое сердце.
"Милая, ты в порядке?" неуверенно с тревогой раздался папин голос.
Всё хорошо, пап. Не считая того факта, что ты женился на ведьме и теперь ведьминская кровь течет во мне, всего лишь также, как и во всех людях, которые сводят меня с ума.
«Могу я войти?» Конечно, дверь была закрыта, но это был один из тех бесполезных пустяковых замков, которые с легкостью открывались маленьким металлическим ключиком за секунду. Папа, воспользовавшись его родительскими правами, открыл дверь и вошел.
Я свернулась на своей кровати подо всеми одеялами, в том числе шерстяным одеялом моей бабушки, обернутым вокруг шеи. Мне было холодно, я чувствовала себя несчастной и не спустилась к ужину, состоявшему из гороха в горшочке. Как будто мне итак не было достаточно плохо.
Мои мозги были в беспорядке весь день. Папа, должно быть, не знает, что мама была ведьмой. Я думаю, она скрыла это от него — да и кто бы не скрыл — а он никогда этого не замечал. Он никогда не беспокоился о моем участии в кругах Китика, он не был параноиком. Конечно, он бы сказал что-нибудь, если бы знал, что моя мама была ведьмой.
«Я принес тебе немного супа,» — сказал он в поисках места, чтобы поставить поднос.
«Не стоит уточнять. Соевый суп с натуральными овощами, отдавшими свои жизни ради великого дела». Депрессия распространялась повсюду.
Он наградил меня Взглядом и поставил поднос у подножия кровати. «Походная куриная паста,» — сказал он сухо. «Я нашел немного в кладовке. Не стоило даже просить»
Я осторожно понюхала. Настоящий суп. Внезапно я немного проголодалась. Я села, добавила соленые хлопья (ну хорошо, они были из непросеянной пшеницы) в суп и съела его.
«Что случилось, дорогая?» — спросил папа. «Ты опять заболеваешь? Как в прошлом месяце?»
Я бы хотела. Всё это было намного хуже. Затем слезы покатились по моему лицу, прямо в тарелку.
«Ничего не случилось,» — сказала я убедительно. Шмыг, шмыг.
«Хилари говорит, ты казалась расстроенной, когда пришла домой». Подтекст: ты снова была дерганой, не так ли?
Я не знала, что сказать. Часть меня хотела рассказать всё, показать папе письма, довериться ему. Другая часть не хотела разрушать любые папины воспоминания о маме. И третья часть не хотела, чтобы она смотрел на меня оставшуюся жизнь и думал: «Ведьма», — как без сомнения он будет, прочитав однажды письма и узнав всё о кровных ведьмах. Мои плечи тихо вздрагивали, в то время как я погрузила еще один крекер в суп и попыталась съесть его.
«Милая, если ты не можешь рассказать мне, то, может быть, Хилари — я имею в виду, если это женские дела…»
Если бы. Мой размокший крекер свалился в суп и начал тонуть.
«Или всё-таки мне. Ты можешь рассказать мне что угодно», сказал он неуклюже. Хотела бы я, чтобы кто-то из нас думал, что это правда. «Я хочу сказать, хоть я и старый дурак, но многое знаю».
