Отошли в сторонку. Принялись наблюдать… Каждый вагон закрыт наглухо. Окна ослеплены железными ставнями. Двери парализованы металлическими запорами – изнутри не открыть… А что же, всё-таки, там – за запорами и дверями?..
Стучали по стыкам рельс проходящие поезда, лязгали на маневрах составы, коротко переговаривались между собой паровозы, раздавались какие-то команды, шли строем и в разнобой солдаты. Железнодорожная станция жила своей сложной военной жизнью. Заинтересовавшие нас вагоны стояли под яркими лучами солнца посреди светлого дня, но казались тёмными, будто находились в каком-то другом, не подчинённом законам природы, пространстве… Вдруг из угла ближайшего к нам вагона на рельсы потекла какая-то жидкость. Прямо сквозь пол. В лужу. Видимо, текло оттуда часто… Значит, в вагоне – кто-то живой. Скотина какая-нибудь? Зачем же тогда её так тщательно охранять? Секретная, что ли? Люди?.. Что тогда за люди, кто они? Пленные немцы?.. Вблизи наших военных эшелонов?
Уловив подходящий момент, когда часовой направился в противоположную от нас сторону и показал тупую спину, мы, пригнувшись, шмыгнули поближе к вагону, подлезли под него и оказались по другую сторону состава.
Под вагоном стояла лужа мочи. Это она вытекала из щелей в его полу. Туалета в нём, товарном, не имелось, и находящиеся там вынуждены были отправлять свои естественные потребности прямо в вагоне… Видимо, отвели для этого один из углов. В закупоренной чуть ли не герметично коробке, в жаркий день стоящей под прямыми лучами солнца, наверняка была невыносимая духота, вонь и спёртый воздух – если только можно назвать воздухом те газы, которые вынуждены были вдыхать запертые в закупоренных вагонах люди.
Из за дощатых стен слышалась русская речь. Женщины… Кто-то протяжно и безнадежно плакал. Не в голос и не навзрыд, а монотонно вытягивал из себя безысходную свою боль… Кто-то пытался утешить, без уверенности в голосе. Кто-то кого-то проклинал. Кто-то негромко пел «на позицию девушка»… Кто-то кричал: «Дайте хоть воды, ироды!..»
Наши чувства описать трудно. Пустота в голове. Мы не знали что и подумать, и ничего не думали. Полное недоумение. Иродами могли быть только фашисты, но их поблизости не находилось: кто же не давал воды?.. Если в охранении стоят с винтовками наизготовку бойцы Красной Армии – значит, стерегут они врагов – немцев. Но в вагонах явно русские люди. Судя по голосам – молоденькие девчата… Какие же они враги?..
Уже не таясь, мы выбрались из своей засады и подошли к часовому.
– Товарищ ефрейтор, скажите: а кто там в этих вагонах?
Ефрейтор, явный и ретивый службист, вступать с нами в разговор не собирался. И без того хмурый, он помрачнел ещё больше и напустился на нас:
– Отойдите, пацаны. Не положено вам тут быть, и знать не положено.
Он мог бы ещё добавить, что ему и разговаривать с нами не положено. Но вовсе уж чуркой выглядеть ему тоже не хотелось – ефрейтор, всё-таки.
– А они там воды принести просят. Кто же там, дяденька? Почему их не пускают на улицу? Почему вы их охраняете?
– Вот я бы им принёс кое-чего… Уйдите, говорю, от греха к… матери!
– А у меня мама – жена подполковника.
Начавшийся конфликт прервал проходивший мимо офицер в выгоревшей полевой форме с потёртой кобурой пистолета на ремне, наш знакомый из штаба курсов.
– Эй, ефрейтор, негоже с нашими ребятишками матюками-то… А кого, в самом деле, так бдительно стережёшь-то?
– Шлюх немецких, товарищ майор, – усмехнулся солдат не весело.
Офицер, странно прищурившись, посмотрел на охраняемый состав, нахмурился, сплюнул, покачал головой и молча пошёл дальше, глядя себе под ноги. Мы тоже, оставив часового в покое, отошли. Гулять уже не хотелось. Ошеломление не проходило. Стало не по себе, зябко и день показался не таким уж тёплым да ясным, и даже солнце потускнело… И вдруг за нашими спинами из вагона рвануло отчаянное и звонкое пение – «немецкие шлюхи» грянули «Катюшу», выходившую на берег крутой!..
Переступая по шпалам и перешагивая рельсы по пути к дому, то есть к вагону, я шёл словно отрешённый от времени и пространства и переживал то, что довелось увидеть и узнать. Всё оставалось не понятным и запутанным до невозможности разобраться самостоятельно.
– Мама, а что такое шлюхи и кто это такие? – подёргал за рукав маму, стиравшую в ржавом тазу отцовскую гимнастёрку. Её владелец, пришедший чем-нибудь пообедать, стоя рядом, наслаждался «козей ножкой», с удовольствием разглядывая тёплое небо.
– Что-что? Шлюхи?.. Какие такие и где ты это слово услышал? – опередил мамин ответ папа, выпустив сизую струю дыма.
– Дяденька часовой сказал, что охраняет каких-то немецких шлюх. Кто это – немецкие шлюхи? – повторил я свой вопрос уже в развёрнутом виде. Пришлось рассказать о загадочном поезде и его содержимом.
Отец с матерью молча переглянулись. Видно было, что ответить на мои вопросы им что-то мешает. Но отвечать придётся: сынуля опять преподнёс серьёзный и щекотливый вопрос. Не ответить – спросит у кого-нибудь другого, а как тот другой объяснит – непредсказуемо… Подумав длительное время и усиленно подымив, отец решился:
– Ну, сын, немецкие шлюхи – это, вот, такие, знаешь ли.., скверные женщины, которые дружились с немецкими солдатами. Их за это арестовали и посадили в плохие вагоны, чтобы наказать и проучить. Плохо ведь, в самом деле, дружиться с собственными врагами, верно я говорю?
Ответ показался правдоподобным, но все пустоты в моей многомыслящей голове не заполнил.
– А какого, пап, провожала девушка бойца: советского или немецкого?
– Выражаться учись, Стасик, понятно для других и точно: какого ещё такого бойца, какая такая девушка почему провожала и на какие такие позиции?
– Там, в вагоне, пели: «на позицию девушка провожала бойца». Песня-то русская, а шлюха – немецкая: так вот какого же бойца она провожала?.. Если она дружилась с немецким солдатом – значит, его она и провожала?..
Отец посмотрел на меня удивлённо и настороженно: – В логике тебе, сын, не откажешь… Наверное, ты прав: кого же ещё провожать ей, если не своего друга… Вот её и наказали – она же предательница.
– А какого же врага тогда бьёт паренёк? Там, в песне, говорится: «и врага ненавистного крепче бьёт паренёк за – советскую родину, за родной огонёк»?.. Это что же получается: друг девушки, немецкий солдат воюет за советскую родину и бьёт своих товарищей?
Мама, прислушиваясь к нашему разговору, между своими делами, еле сдерживалась от смеха. Отец, пожалуй, оказывался загнанным в угол своими же ответами. Выпутаться из положения было сложно. Пришлось бы рассказывать всю правду, которой он не знал и сам. Объяснять значение слова шлюха тоже не хотелось – рановато сыну вникать в такие детали сложного человеческого бытия.
– Ты, Стасик, давай не путай меня и сам не путайся… Давай разберёмся. Дело, наверное, было так. Когда началась война, то эта девушка проводила на фронт своего друга – советского солдата. Так?.. Так. А потом так получилось, что в их город пришли немцы – ты же сам знаешь. И девушку заставили их развлекать: петь перед ними, плясать, откажись – расстреляли бы… Вот и получилось, что она, вроде как, подружилась с ними, что ли, – с немцами, то есть, и её увезли в Германию. Там она продолжала тешить немецких солдат и офицеров – наших врагов… Но всё равно помнила о своём друге – русском солдате… И вот наши войска пришли и теперь её, как предательницу, вместе с другими, такими же как она, отправляют обратно в Россию… Понятно, сын?
– Понятно… Только непонятно: она же ведь не сама к немцам пришла и не сама захотела с ними веселиться – её же заставили… Значит, она не виновата?
– Может быть, и не виновата. – Согласился отец, – ты же, говоришь, они наши песни пели… А может быть и сама захотела… Война, сын, – это очень страшное и сложное дело… Она всё калечит: и землю, и города, и души человеческие… Это хорошо, что тебе людей жалко. Не расстраивайся: их всех проверят, разберутся и отпустят, если они не виноваты.
Мама прекратила свою стирку и грустно задумалась…
– А ведь лучше бы сначала разобрались и уж потом что-то с ними делали… Что же получается: сначала этих несчастных немцы угоняли в Германию силой, а теперь наши… увозят обратно в Россию в жутких условиях, нечеловеческих… Ведь они не сами под немцами очутились – к ним пришли захватчики после того, как наши отступили… Бросили на произвол судьбы, защитники. Кто же виноват во всём оказался: всё те же русские люди?…
– Это, Муся, извечный русский вопрос – кто виноват… Не нам с тобой сегодня его решать… Как там у нас с обедом? А, Стасик, проголодался, небось?
Отец обхватил меня за плечи, потряс тепло и душевно. Я успокоился… Но до сих пор, стоит лишь услышать «Катюшу» и «Огонёк», как тотчас же сами собой пробуждается впечатанное в память навечно: ясный солнечный день, часовой с винтовкой, зловещие вагоны за его спиной, вонючая струя из пола вагона, тягучий девичий плач и отчаянное пение «немецких шлюх»… «Выходила на берег Катюша…» Не она ли сидела в том вагоне – та Катюша… О чём она плакала? О погибшем ли своём «сизолм орле» или о том, что её, брошенную в руки захватчиков и угнанную, как скотину, в Германию, возвращают на родину в таких же скотских условиях?..
