образуют тонкую линию носа. Его накрашенные губы были похожи на лодочку, а ноздри на две точки, как будто это была буква «та». На лице женщины-шайтана было написано по-арабски «маут» – что значит «смерть».
В один зимний четверг, который был таким холодным, что стыла только что приготовленная еда, Нусрет-паша отправился на базар за покупками. Он обошёл лавки мясника, зеленщика, продавца овощей и продавца сладостей, купил рис, масло, лук и чеснок. Но пока он ходил по торговым рядам и делал покупки, он не почувствовал никакого запаха. Ни мясо, ни овощи, ни куркума, ни зира, даже сладкая бамия и джелеби ничем не пахли. Как будто нос беглого паши закрылся от всего мира, хотя он не болел и не был заложен. Нусрет-бей совсем не обращал на это внимания, его голова была занята мыслями о женщинах. Он изнывал от желания, так что каждое утро совершал большое омовение. Другие служители караван-сарая посмеивались над ним. От их насмешек и ёрничанья безобидный повар убегал на базар. Пока он бродил по огромному рынку, за ним следовали два женских глаза, похожие на буквы «мим» и «уау».
Нусрет-бей стоял у двери в маленький неприметный магазинчик письменных принадлежностей. Он был настолько поглощён своими мыслями, что ничего не замечал вокруг. Его слегка толкнула проходившая мимо женщина, Нусрет-паша обернулся, чтобы посмотреть, кто его толкнул, и его прошиб холодный пот – как во сне. Через прорезь в чадре на него смотрели те самые глаза, которые он видел каждую ночь. В эту минуту умерла последняя капля его мужества, бывший паша окончательно стал трусом и понял, что погиб. Он до смерти испугался женщину, о которой мечтал, как мальчишка. Нусрет-бей заметил, что глаза смотрят на него с улыбкой. Чтобы спрятаться от этого страшного и влекущего взгляда, он вбежал в лавку для писцов и каллиграфов. В ней было пусто, как в доме, из которого ушли хозяева. Сюда не доносился шум многолюдного базара, и внутри лавки было тепло и уютно. Не было ни владельца, ни продавца, ни покупателей – никого. Только на прилавке лежала открытая на середине тетрадь в чёрном переплёте, как будто её кто-то читал до прихода Нусрет-бея, но второпях оставил недочитанной и убежал. На самом деле тетрадь была недописанной, в ней не хватало пары абзацев о том, как некий персидский шайтан убил турецкого пашу, сбежавшего от гнева султана в Иран. Случайно заглянув в тетрадь, бывший паша прочел фразу, которая показалась ему знакомой, но он никак не мог вспомнить, где её слышал. «Между Солнцем и Луной проходит тонкая граница в полсекунды полёта, это границу можно пересечь, но только в одном направлении. От Солнца к Луне, но никак иначе. Нужно было бежать на Запад». Нусрет-паша оглянулся, нет ли поблизости кого-нибудь, и быстро схватив тетрадь, спрятал её во внутреннем кармане халата. Он быстро вышел из лавки и на него сразу же накинулись сотни запахов. Это были запахи всех специй и фруктов, запахи овощей и мяса, сладостей и чая, даже запахи женщин и мужчин, запахи стариков и детей, ковров, украшений, меди и бронзы, кухонной утвари и деревянной мебели, запахи шёлковых одежд и подушек, набитых шерстью. У бывшего паши закружилась голова, он схватил сумки с покупками и смешно засеменил к выходу. Он быстро шёл и ловко уворачивался от людей, шедших ему навстречу, чтобы ни с кем не столкнуться. Словно маленький ветер, паша вылетел из базара и через пару минут уже заходил в ставший ему родным караван-сарай.
В тот вечер он приготовил особенный ужин для хозяина и постояльцев караван-сарая. Он нарезал баранину тонкими кусочками, замариновал её перцем, луком, солью и душистыми травами. Вымыл рис в такой холодной воде, что его руки посинели, но бывший паша этого даже не заметил. Он залил казан на одну десятую сливочным маслом и с помощью тонкого лаваша протер маслом его стенки. Словно ковром, он устлал дно и стенки казана лавашом. Потом он сложил на дно казана слоями перец, лук, кусочки айвы, кусочки баранины, залил всё это кипятком, так, что верхушка оставалась не затопленной и поставил томиться на медленный огонь. Когда вода закипела, Нусрет-бей кинул в казан сушёного чернослива для кислинки и тушил баранину с овощами, пока слёзы не показались на его глазах. Потом он посыпал баранину щепоткой сумаха, так, что его можно было увидеть, но вкус, чтобы насладиться им, ещё нужно было уловить. Отдельно он сварил в чистой, как слезы, родниковой воде рис и дал ему немного остыть. После этого он равномерно разложил рис на большом блюде и сверху положил баранину с луком и черносливом. Всё это он полил горячим маслом и подал на стол. Сидевшие за столом гости молча, не проронив ни слова, смотрели на похожего на шакала повара и еле сдерживали текущие слюнки от запаха приготовленного им плова. Такого роскошного ужина в бедном караван-сарае не было ни до, ни после Нусрет-паши. Это был плов достойный шаха Аббаса.
Никто не сказал ему спасибо – во время ужина было слышно только чавканье и сопение сытых, но продолжающих есть гостей. После ночного намаза, когда все пошли спать, к повару подбежал мальчишка-слуга и сказал, что его спрашивает какая-то женщина. Когда бывший паша подошёл к воротам караван-сарая, его сердце бешено стучало в груди, ноги подкашивались, и запах страха крепко обнял его. Его ждала та самая женщина из его снов, которую он сегодня видел на базаре.
– Сегодня, ты случайно, сам того не сознавая, забрал у меня что-то очень важное, – сказала она и пристально посмотрела ему в глаза. – Вот я и пришла за своей тетрадью. Отведи меня к себе.
У Нусрет-паши язык прилип к горлу, он молча повернулся и повёл женщину в свою каморку. Их никто не видел, даже тот мальчишка на следующий день совершенно забыл о том, что повара спрашивала какая-то женщина.
В его келье она сняла с себя чадру и впилась большими как у гурии глазами в бывшего пашу.
– Не бойся меня. Ведь ты всё время видел меня в своих снах. Вот я и пришла к тебе.
Она стала раздевать Нусрет-бея и заставила его лечь. Его страх сменился страстью, он уже не понимал, что делает. Паша потянулся рукой, чтобы прикоснуться к ней между ног, но женщина одернула его руку.
– Не трогай меня там, я сама всё сделаю, – и залезла на него, точно так же, как и в его снах.