площадку беспощадным режущим светом; по периметру площадки, за гранью светового круга, через равные промежутки стояли вооруженные автоматами люди в армейском камуфляже без знаков различия. Двигатели всех трех грузовиков продолжали ворчать на холостом ходу, и подсвеченные мощными галогенными лампами клубы сизого дыма из выхлопных труб стелились над землей жемчужным туманом. Какой-то крупный, грузный мужчина, одетый не то как разведчик на задании, не то как рыбак или охотник, нервно дымя сигаретой, прохаживался перед машинами. Его густая черная борода в свете прожекторов отливала синевой, как и металл висевшего у него за плечом дулом вниз автомата, на голове вместо армейского кепи красовалась круглая войлочная шапочка. Огонек его сигареты при таком ярком освещении казался соломенно-желтым, как раскаленный почти до температуры плавления металл или электрическая лампочка; запрятанные под кустистыми бровями глаза настороженно посверкивали, а огромный с характерной кавказской горбинкой нос блестел, как лакированный.
Услышав хруст щебня под чьими-то неторопливыми, уверенными шагами, кавказец перестал расхаживать из стороны в сторону и повернулся на звук, привычно опустив широкую ладонь на холодный казенник автомата. Из темноты на освещенную погрузочную рампу, как на театральную сцену, шагнул человек в милицейской форме. Узнав человека, которого с нетерпением дожидался, кавказец шагнул ему навстречу. Их ладони встретились; капитан коротко кивнул, приветствуя старого партнера по бизнесу, а кавказец расплылся в широкой, радостной улыбке.
– Здравствуй, дорогой! – нараспев заговорил он с сильным грузинским акцентом. – Сколько лет, сколько зим!
– Не так уж и много, – отрывисто ответил капитан. Он все время озирался, словно опасался быть застигнутым на месте преступления, хотя оснований для беспокойства у него было куда меньше, чем у грузина. Но, с другой стороны, в случае чего он и терял несоизмеримо больше, чем его деловой партнер… – Не так уж и много, батоно Гогия. Если мне не изменяет память, в последний раз мы встречались не больше месяца назад. Что-то ты зачастил.
– А что в мире делается, э? – с кавказским темпераментом воскликнул собеседник. – Газеты читаешь, телевизор смотришь – плакать хочется, клянусь! Людей жалко, слушай! Каждому жить хочется, нет? И не просто жить, а по-человечески! Мы с тобой людям помогаем, Володя, дорогой! Ты же милиционер, тебе за это деньги платят!
– Деньги мне платят за другое, батоно, – мрачновато напомнил капитан.
– А за это не платят, нет? – с лукавством, которое очень плохо сочеталось с его представительной фигурой и в особенности воинственной экипировкой, спросил грузин.
– Тебя, черта носатого, не переспоришь, – проворчал милиционер. – Тебе слово, а ты в ответ десять… Ладно, выгружай. Время не ждет, рассвет скоро.
– Вот это правильно, Володя, вот это верно, дорогой. Мудрое решение!
Повернувшись к грузовикам, Гогия махнул толстой, как окорок, ручищей, и возле трейлеров немедленно началась деловитая суета. Зазвучали негромкие команды на непонятном языке, невесть откуда возникшие автоматчики сноровисто отстегнули задние клапаны тентов, и из машин горохом посыпались смуглые, скверно одетые люди. Их было много – кажется, гораздо больше, чем могло поместиться в трех машинах, если только люди не лежали там штабелями, как дрова. Капитан старался не думать о том, что они уже пережили и что им еще предстоит пережить в дороге. Вообще-то, судьба этих людей его ничуть не волновала, для него они были просто грузом, за беспрепятственный транзит которого через эту узловую станцию ему действительно очень неплохо платили, но стоило лишь на мгновение представить себя на их месте, как по коже начинали бегать зябкие мурашки.
Автоматчики, которые до сих пор охраняли периметр площадки, вышли на свет и построились широким коридором. Этот коридор, постепенно сужаясь клином, вел от трейлеров к распахнутым дверям одного из стоявших на насыпи товарных вагонов. Торопливо и неуклюже передвигаясь на подгибающихся, затекших от долгой неподвижности ногах, люди из грузовиков бежали к вагону и забирались в него по приставной железной лесенке. Двое автоматчиков следили за тем, чтобы при погрузке не возникала давка; вообще, все это напоминало картину, которую капитан по имени Володя неоднократно наблюдал при транспортировке по этапу крупных партий заключенных, – не хватало разве что собак. Каждый из тех, кто бежал по живому, ощетинившемуся автоматными стволами коридору, нес на себе небольшой тюк – надо полагать, со своими скудными пожитками. Хотя…
– Послушай, батоно, – с хорошо разыгранной рассеянной небрежностью произнес милиционер, пробегая большим пальцем по срезу толстой пачки денежных купюр, которую только что вручил ему грузин, – тебе не кажется, что груз стал приходить слишком часто? Да и партии заметно увеличились, а это уже небезопасно. Тебе-то что – сбыл их с рук и свободен. А я потом трясись как овечий хвост, пока они до места не доберутся…
– Э, Володя, дорогой, зачем меня спрашиваешь? – нараспев, как тамада на свадьбе, затянул грузин. – Слушай, кто я такой? Я проводник, понимаешь? Простой проводник. У меня семья, дети, все кушать хотят, как умею, на хлеб зарабатываю. По мне, Володя, чем чаще, тем лучше. А сколько и когда их приходит – не мое дело, пойми, дорогой. Зачем мне жалуешься? Я тоже жаловаться могу. Ты мне пожалуешься, я тебе – делу от этого ни горячо ни холодно. Понимаешь, да?
– А что это они в руках тащат? – подозрительно осведомился милиционер, в которого сегодня словно бес вселился: понимая, что разговаривать с проводником действительно бесполезно, он все-таки не мог смолчать и продолжал задавать ненужные вопросы.
– А я знаю, э? – развел руками батоно Гогия. – Я не таможня, слушай! Подштанники свои, наверное, что еще они могут тащить?
– Подштанники… Что-то я сомневаюсь, батоно. Откуда, говоришь, эта партия?
– Я ничего не говорил, дорогой, тебе послышалось, наверное. Из Афганистана, кажется. Я не уточнял, но из нормальных, человеческих языков они только фарси знают.
– Фарси… – капитан поморщился. – Это, по-твоему, человеческий язык?
– Кому как, дорогой. Если больше трех человек одинаково разговаривают – это уже язык. Их даже тут больше трех, э? А сколько еще там, в горах, осталось, представляешь?
– Представляю, – буркнул капитан, с неудовольствием глядя на одетую в одинаково серые, грязные обноски толпу. Он закурил, с силой выдохнул дым сквозь стиснутые зубы и снова обернулся к грузину: – И чем они там, в своих горах, занимаются, тоже представляю, и очень даже хорошо. Потому-то, Гогия, мне и не нравится, что их так много и что у каждого в руках тючок.
Грузин помолчал, докуривая сигарету, потом растер подошвой коротенький
