Потом оба вернулись к стоявшим в отдалении и все еще тихим пионерам.
— А мы тоже за вас все протестовали, когда я учился во втором классе, — сказал Тараска, восторженно глядя на Тонгаора.
— Спасибо тебе и твоим товарищам, — отвечал Тонгаор. И он очень уважительно и серьезно пожал руку Тараске. Поэт был высок, ему приходилось смотреть на маленького Тараску сверху. Но он не гнулся, а только уважительно наклонял голову, сам оставаясь пронзительно прямым.
— А вы прочитайте, пожалуйста, нам какие-нибудь свои стихи, — вдруг осмелела Тонида. — Я слышала, как вы по радио читали… о космонавтах.
— Прочитайте, правда, просим, прочитайте! — Пионеры сгрудились еще теснее, нетерпеливо зааплодировали.
— О космонавтах? — переспросил Тонгаор. — Ну, это вы, должно быть, и так все слышали… Разбираетесь лучше меня в этих делах.
— А вы бы хотели сами быть космонавтом? — спросил Тараска, обмирая от уважения.
— Мне уже поздно мечтать об этом, да и здоровье я оставил под землей, и так высоко над ней мне уже не вознестись. — Тонгаор поднял голову и, как показалось ребятам, с завистью поглядел в небо. Но потом вдруг тряхнул упрямо белыми волосами и, чуть прищурившись, хитро оглядел ребят. — У каждого, пионеры, свой путь к звездам… Я вот хотел бы помочь всем людям проложить путь к звезде, которая зовется — Правда.
— А все-таки, — спросил, как всегда, несколько сумрачно настойчивый Слава Несметнов, — как вот, по-вашему… кем интереснее быть — писателем или космонавтом?
Тонгаор усмехнулся:
— Не знаю… Не знаю, пионеры. Летать в космос пока не приходилось. А вот поэтом… Стойте-ка! Я лучше вам расскажу одну свою притчу, если хотите… Да? Ну, тогда рассаживайтесь вокруг.
Ребята мгновенно разместились: кто на уступе скалы, кто на нагроможденных камнях и обломках. Тихонько подошли курортники из санатория. И Тонгаор, медленно оглядев всех, стал читать им свою «Притчу о пятерых».
— «Сошлись раз пятеро, — начал Тонгаор. — Один знал, откуда произошла всякая вещь, и постиг состав ее, и строение, и тайну недр ее, и кромешное вращение мельчайших частиц, все образующих. Он был Великий Физик.
Другой смотрел на него и видел ток крови в жилах, и узлы нервов, и всего насквозь, и по дыханию слышал, что у того в легких, как бьется у него сердце, и распознавал срок жизни его.
То был Знаменитый Врач.
Третий взирал на этих двух и думал, как бренны и бесконечно малы они в сравнении с мирами, которые он разглядел в свои трубы и расчислил. Он был Прославленный Звездочет.
Еще один, бывший тут, размышлял о том, как короток шаг этих людей в сравнении с ходом истории и как ничтожен возраст их по сличению с веками. Это был Мудрый Летописец.
А пятый думал: «Да, я, должно быть, изучил все меньше, чем они… Но я постигаю сердцем, как просторен мир, как велик ум человека, как всеобъемлюща душа его. Я не знаю точно ее срока и состава, но могу поведать о ней так, что в нее войдут счастье и гармония, и я подвигну ее на новые дерзания, и в слове моем она обретет бессмертие».
То был Поэт».
…Так хорош был этот вечер, такая, не знающая конца и края, тишина простиралась над морем и плыла куда-то, безмолвная, за остывающий горизонт, чтобы объять покоем весь вечерний мир, что даже а захлопать никто не решился. Пожилые курортники, сопровождавшие Тонгаора, только головы склонили, понимающе покачав ими. Ребята хотя и не все до конца поняли, но почувствовали, что им позволили коснуться чего-то очень большого и бесконечно дорогого для этого высокого, худого, белоголового человека. А тот вдруг закашлялся, приложил к красивому и тонко вырезанному рту белый платок. Отвернувшись, он долго содрогался в кашле. А когда отнял платок, то не успел сразу скомкать его. И ребята заметили на платке красные пятна. Он виновато сунул платок в карман и долго смотрел на принца.
— Смешно и странно сходится порой многое на свете, мальчик, — проговорил Тонгаор. С какой-то горькой нежностью вглядывался он в лицо Дэлихьяра. — Но если бы ты только знал, как ты, мальчик, похож на моего сына! Он остался там у нас… в Джунгахоре. С матерью. Не выпускают… Нет, поразительно похож! Только мой сын чуть постарше… А ты скучаешь по дому… — он замялся, — ну, по своему дворцу, что ли?
Перед глазами принца длинной и медлительной, как караван, чередой прошли бесконечные залы Джайгаданга. Они были затенены тяжелыми занавесами, пустынны и гулки, как пещеры. Толстые ковры, застилавшие их, делали вязкими шаги одиноко слонявшегося по безлюдному дворцу Дэлихьяра. А окна были оплетены вьющимися растениями. Они начинали медленно колыхаться, если подойти к ним. И Дэлихьяр, чтобы посмотреть на то, что происходит вокруг дворца, должен был разводить руками эти тяжко колеблющиеся зеленые плети и тукаться в стекло окна, как рыба в аквариуме.
Принц сумрачно затряс головой. Тонгаор вздохнул:
— А я скучаю. Очень скучаю… Ведь родина, дорогой мой принц, это не только твой дворец и моя тюремная яма. Это все самое дорогое. Это любишь всю жизнь. А раз любишь — значит, скучаешь. — Он помолчал, насунул вдруг на глаза черные очки, а потом резко сдернул их и еще раз заглянул в лицо Делихьяра. — Хочешь, я пришлю тебе книжку свою?.. Только она вышла по-русски, но ведь ты хорошо понимаешь? Недаром бабка-королева у тебя русская была… Бабашура? Правда?..
Принц радостно закивал.
— Я эту книгу сыну своему посвятил. Так и называется: «Запомни, сын!» Хочешь?
Принц опять закивал поспешно и согласно.
— А скажите… — Тараска, прищурившись, поглядел на принца. — Скажите, товарищ Тонгаор, а вы тоже учите своего сына, чтобы на его тень никто становиться не смел?..
Принца разом бросило в краску. Он метнул яростный взор на болтуна. Тоня тоже нахмурилась. Но поэт, должно быть, сразу понял, в чем дело.
— А что такое тень? Твоя тень!.. Это просто то место, которое ты собой заслонил от солнца… По-моему, надо гордиться не тогда, когда ты что-то загородил от света, а тогда, когда ты пустил свет туда, где было темно. Надо так в жизни держаться, чтобы никому солнца не заслонять. Чтобы след твой к солнцу людей вел. Понял? Вот это топтать никому не давай, мальчик.
Тараска хотел еще что-то спросить у Тонгаора и опять протолкнулся к нему, но поэт вдруг замахал на него обеими руками и поспешно отступил.
— Убери, убери эту гадость! — Он указал на дохлого полуиссохшего краба, которого держал за одну клешню Тараска. — Не терплю дохлятины… Я и живых-то их боюсь. Убери, прошу.
Тараска оторопело посмотрел на него, подивился про себя, что такой бесстрашный человек трусит, боится какого-то дохлого краба, и с сожалением отбросил свою пляжную находку в сторону.
Но тут к Тонгаору подошел один из пожилых санаторников, постучал сердито пальцем по часам на своей загорелой руке, потом молча взял Тонгаора за руку и, отвернувшись, постоял некоторое время, как бы прислушиваясь к чему-то. Покачал головой и отпустил руку поэта. Снизу, от подножия скалы, донесся тройной, нетерпеливый сигнал автобуса. И Тонгаор, по обычаю народа Джунгахоры, строго поклонился маленькому принцу, сперва скрестив плашмя ладони своих рук перед собой и приложив их к сердцу. Принц собрался проделать в ответ то же, но Тонгаор весело схватил Дэлихьяра за плечи, потряс его по-дружески и легонько-легонько ткнул ладонью в лоб.
А потом выпрямился и отсалютовал по-пионерски всем ребятам, которые радостно вскинули вверх руки ответным салютом.
— Домой, домой! — сердито приказал пожилой курортник и опять потянул за руку Тонгаора.
— Видали, как меня тут строго держат! — пожаловался тот пионерам. — Ничего не поделаешь, юные пионеры… Проклятая тахикардия!
— Дэлька, — спросил Тараска у принца, когда спускались в лагерь, — это что, у вас ругаются так по-вашему, что ли?.. Та-хи-кар-дия!
Но принц не знал этого слова. Решили, что так называлась тюрьма, в которой провел долгие годы поэт, Искали это слово даже на географической карте — может быть, страна такая есть вражеская. И только лагерный доктор Семен Исаевич открыл смысл этого слова. Оказалось, что тахикардия — болезнь. Тюремная яма напоминала Тонгаору о себе. Она не только источила его легкие, она зловеще колотилась в его большом сердце, которое долгие годы перестукивалось сквозь камни со всем миром!
Глава Х
«Запомни, сын!»
(Вот эту главу я бы дал прочесть взрослым. Она как раз для них. Но я верю, что и вам, дружочки мои, тут кое-что пригодится. (Примеч. автора.)
Через день в палатку номер четыре принесли обещанную книжку Тонгаора.
На титуле было написано рукой Тонгаора по-русски и по-джунгахорски:
Его высочеству принцу Дэлихьяру от верноподданного Ее Величества Правды.
А сбоку было приписано:
Принц-дурень дурнем остается, Пока его не вразумят Иль сам за ум он не возьмется.
Не сердись, это не я, а Франсуа Вийон, французский поэт, написал еще в XV веке. И знаешь, с тех пор кое-кого успели вразумить. Будь и ты умником, мой мальчик!..
