А в Кронштадте это тем более заметно, потому что городок маленький и до недавнего времени (когда по дамбе протянули трассу) жил изолированно, на острове. Потому тут все было свое – и мясокомбинат, и овощехранилища, и продовольственные склады. А из-за того, что здесь стоял флот, склады были немалые. Все никак не соберусь сходить глянуть на бункера для заквашивания капусты – такие ямы, в которые двухэтажный коттедж влезет спокойно. Заполнялись они кислой капустой, на зиму флотским хватало. И это только так, деталька. И водоочистка была своя, и канализация тоже – с циклом полным, чтоб не чистоганом дерьмо шло в залив. Сейчас это работает в плюс, помогает удержать былую цивилизованность в пределах городка.
Слыхал, что подобное есть еще в Луге. Там военщина, сидевшая на артиллерийском полигоне, шустро сориентировалась, тоже городок удержали. Но Луга – это провинция уже, там все же проще было, мегаполиса рядом нет. Пока из всего, что слышал, получается, что только Кронштадт так устоял. Анклавы много где еще есть – в том же Пушкине, Павловске, Ораниенбауме, но там большая часть городских удобств накрылась, и пока отнять ее у нежити не получается, силенок мало. А остров – он остров и есть. Удобно отбиваться.
Работать сейчас приходится лихорадочно. Простой анализ показывает, что чем дальше, тем солонее нам будет приходиться. Нет, разумеется, самые первые дни Беды тоже сложные были, но по-другому. После ошарашивающего знания и понимания бесповоротности происшедшего стало чуток полегче. Тяжело было морально, чего уж, я думаю, что многие из наших сограждан, которые сейчас ходят нежитью, просто свихнулись от происшедшего. Но первую пару недель еще работало все, что должно было работать на автоматике. Даже светофоры на перекрестках и реклама над магазинами. У брошенных машин дня два горели фары и габариты. Сигнализация вопила дня три – сотнями по всему городу. Потом без поддержания людьми – посыпалось. И продолжает сыпаться. Слышал, что несколько весьма серьезных боевых групп, причем не только наших, занимаются тем, что блокируют возможные катастрофы на умерших предприятиях.
Но и то не все получается. Было дело, притащили в Кронштадт человек тридцать отравленных хлором – цистерну не ту на железной дороге распотрошили какие-то недоумки, и анклав выживших накрыло зеленоватым облаком, тяжело стелившимся по земле. Те, кто был на верхних этажах зданий, не пострадали – хлор он такой, тяжеловатый. Вот аммиачным облаком как раз тех, кто на верхотуре, скорее накрыло бы.
Отравленных так и лечили – не снимая с судна. В больнице положить было некуда, да и не рекомендуют при химпоражении такое: газ еще в одежде есть и как бы кто его не хапнул тоже. Медики в противогазах работали. Троих пациентов со странно пепельными лицами пришлось упокоить. Остальных вытянули, хотя обожженные соляной кислотой легкие – не самое лучшее, что может быть у человека в жизни.
Так что проблемы множатся. И новодельные соседи в виде зомби тоже по-прежнему непонятны. Вот навал на Петропавловку после заморозков с чего был? Ладно морфы, у них есть интеллект хищников. Обычные-то зомбаки с чего стаей поперли? В общем, все непросто и еще более непростым будет. Опять же сейчас сложнее стало работать – тепло, дождики… Зомби не то что ожили. Слово тут неуместное. Они стали куда активнее, бойчее и нахальнее. Про шустеров и речи нет. Вполне на полуморфов уже тянут.
Опять же Кабанова из некролаборатории утверждает, что шустеры имеют несколько отличное от простых зомби поведение. Простой зомби хочет жрать. Тупо. Мясо. И все. Зомби, отожравшийся мясом в шустера, становится несколько иным – ему не просто хочется жрать, он словно наркоман: голод крючит его, как нарика в ломку, и шустер оголодавший пускается во все тяжкие. В лаборатории так зомби и называют – сонными, а шустеров – проснувшимися. Про морфа и разговора нет. Кабанова не устает восхищаться выдержкой приведенного мной тогда Мутабора. Надо бы их навестить, кстати, вопросцы накопились.
– «Старшой», мы на трассе, – поворачивается Вовка.
– Принято, – отзывается майор, сидящий в самом хвосте, у дверцы.
Он, конечно, не то что Николаич. Но как-то по негласному решению старого костяка охотничьей команды это звание к нему перешло. Все-таки он «старшой» в команде.
– А может, отпустим грузовики? Тут они и сами доберутся, а мы еще что успеем? Я одно местечко поблизости знаю, – говорит водитель.
– Позже. Сначала доберемся до клиники, там медиков оставим. С Енотом.
– А чего это мы без медиков-то?
– Хотят сегодня лабораторию смонтировать. А кто разбирал, тому проще сказать, что куда ставить. Вот пусть и ставят. Раз местечко рядом, так и без медиков обойдемся.
– Час потеряем, если не больше.
– Ничего. Раз мы конвой, то должны все сделать тип-топ. Чтобы лаборатория завтра стояла готовой к работе. Я обещал.
– Ну раз так, тогда конечно…
Для меня это новость. Честно говоря, я бы с удовольствием поехал в местечко. В любое. Подале от места сборки лаборатории под ключ. Не разбираюсь я в технике, есть такой грех. Тем более в незнакомой. Енот тоже морщится. Зато Надежда спокойна как слон, когда ему дают булочку, и даже улыбается.
С Енотом все понятно. Он как тот ротвейлер, которого пять часов выгуливать бегом надо (или какая там порода от спокойной жизни взрывается, словно хомяк от килограмма динамита?). Беспокойная у него натура, как и положено его тотемному животному. А тут он, считай, два месяца на костном вытяжении был, теперь на костылях – не побегаешь. И сегодня ему даже пострелять не удалось. Явно что-нибудь отчебучит скандалезное. Надо бы с ним ухо востро держать, вроде бы он пока меня не цапал, но черт его разберет. А так умеет он устроить бурю в стакане и на ровном месте. Ильяса дважды мешком накрыл, причем с самым невиннейшим видом – то посочувствовал ему, что тяжело, конечно, быть у жены под каблуком, то попросил Андрея рассказать про снайперские премудрости, вот заодно и Ильяс послушает, ему же надо учиться, он же тоже типа почти снайпер. Надежде что-то сказал невзначай насчет нашего совместного проживания – сидела она потом, брови хмурила. Своего начальника Ремера постоянно подкалывает. Тот, правда, подчеркнуто наплевательски относится к выпадам, наоборот, начинает интенсивно соболезновать ранению подчиненного, проявлять отечески душевную заботу, отчего начинает корчить самого Енота.
Но пока его можно не опасаться: Енот на боевом выезде и Енот в мирной обстановке – два разных зверя. Если его и не удавили еще, так только потому, что во время «дела» он совершенно адекватен и здорово полезен.
«Найденыш», не дожидаясь выгрузки из грузовиков, сваливает прочь. Енот, плюнув вслед, ушкандыбывает на костылях куда-то в сторону барахолки. Вполне бы его могли подвезти, но он то ли гордый слишком, то ли злобу так выпускает. Оба грузовика вкатываются в мрачноватый готичный парк, где расположен тот самый госпиталь, который дебютно чистила уже широко известная сейчас артель алебардщиков – первый опыт зачистки здания холодным оружием. Встаем, не доезжая до памятника Исаеву с его известным девизом «Жизнь мчится стремительно – спешите трудиться!». Я помогаю таскать короба и свертки, надеясь, что это продлится как можно дольше, и прекрасно понимая, что это хоть как-то отсрочит мое неизбежное фиаско в плане сдачи лаборатории в эксплуатацию. С сильным опозданием в голову приходит, что надо было снять на видео хотя бы что где стояло. Не подумал вовремя. И Надежда куда-то делась.
Появляется она за пять минут до конца таскания и складывания. Грузовики с грузчиками сваливают прочь, остаемся втроем. Надя привела с собой какого-то сохлого мужичка, старый довольно – лет за пятьдесят, худющий, с какой-то тонкой, пергаментной кожей, большими залысинами и острым носом. Первая ассоциация – шибко старый Буратино. То есть свою мечту стать живым мальчиком деревянный исполнил, да поздновато. Но наша медсестричка обращается к нему подчеркнуто с уважением, впрочем довольно фамильярно называя его дядя Костя.
– Все сгрузили? – спрашивает она меня.
– Все, – печально отвечаю я, ожидая предложения начать командовать.
Она неожиданно улыбается и говорит очень знакомую откуда-то фразу:
– Не печалься, ступай себе с Богом, утро вечера мудренее!
Вроде как из какой-то сказки, что ли?
– Надя, а документация ко всему этому есть? – тем временем задает вопрос Буратино-переросток.
– Боюсь, что не вся. Вот это было в кабинете у директора, это – в шкафчике в самой лаборатории, – отвечает Надежда, доставая из своей сумки какие-то проспекты и явно техническую документацию.
– О! Так еще и оборудование для постановки ПЦР[13] в классическом формате. Реагенты и тест-системы для ПЦР и мультиплексного ПЦР тоже есть? И боксы?
– Конечно.
– Умничка. Так, «Биотестсистемс», это знакомо, «Санта Круз Биотехнолоджи», «Премьерлаб», тоже видали, ага.
