Да что невзрачный, глуповатый, унылый и женатый Чоглоков! В нее, в бывшую маленькую Фике, в бывшую Золушку, влюблялись теперь очень многие. Она как-то необычайно похорошела, но дело было даже не в красоте, а в той живости, которую источали каждое ее движение, каждая улыбка. Она знала, что нравится, и нисколько не стыдилась этого. В этом и была ее сила. Никакого жеманства – всегда сияние глаз, свет улыбки, оживленные разговоры, готовность танцевать до упаду… Это было редкостью при дворе, где красавицы всегда стремились набивать себе цену.
Императрица, озабоченная тем, что великий князь и его жена не очень ладят между собой, отправила их в гости к своей фрейлине Марье Чоглоковой и ее мужу – в Раев. Туда вдруг зачастил брат императорского фаворита (да и сам бывший фаворитом) Кирилл Разумовский. Он приезжал почти каждый день, и смысл его пылких взоров был слишком ясен. Однако Екатерина держалась безупречно, да и граф Кирилл был человеком скромным. Так он и не выказал свою любовь к великой княгине. А может быть, он просто побоялся гнева императрицы?..
Захар Чернышев, один из братьев, удаленных еще четыре года назад и возвращенный теперь ко двору, держался куда смелее. В то время в моде было обмениваться на балах записочками – невинного и в то же время фривольного содержания. Записочки красавца Захара становились все менее невинными и все более фривольными. А потом они сделались и откровенно страстными! В конце концов Чернышев вознамерился пробраться в комнату Екатерины, переодевшись лакеем. Едва-едва удалось отговорить его от этой затеи!
Екатерина понимала, что отчасти сама виновата в нескромности поклонника. Дело было не только в ее природной живости и очаровании. Помимо воли она вся источала жажду любви – а это безошибочно чувствовали и блестящие ловеласы вроде Захара Чернышева, и обыкновенные бабники вроде Чоглокова. Екатерина в глубине души чувствовала: она не просто живет – она каждый день надеется, что некое событие переменит однообразное течение ее жизни, она ждет чего-то!
Чего-то или кого-то?..
* * *
– Ваше величество, Дарья Александровна Черкасская просит минуты вашего внимания. Вон она стоит, справа.
Екатерина Алексеевна с улыбкой оглянулась через плечо на своего статс-секретаря Храповицкого:
– Чего это голосок у тебя дрогнул? Вспомнил былую любовь?
Всем при дворе была известна пылкая пасьон, которую некогда испытывал Александр Васильевич к дочери князя Бековича-Черкасского. Известно было также, что Дарья Александровна предпочла другого. Но Храповицкий во время сватовства и свадебных торжеств словно еще надеялся: вот-вот невеста одумается и сбежит из-под венца. Не сбежала… и хоть замужество ее было не из тех, о котором рассказывают с умилением и завистью, бросать супруга она все же не собиралась. И связь Черкасской с бывшим поклонником ограничивалась взаимными холодноватыми поклонами на балах, во время выходов императрицы или при любой другой встрече. Однако сейчас Храповицкий мигом перехватил ищущий взгляд Дарьи Александровны, рядом с которой стояла какая-то довольно долговязая и тощая девица. Храповицкий точно знал, что никогда ее не видел, а между тем лицо ее кого-то очень напоминало. Кого? И вмиг вспомнил – память у него была преобширная, а как же, иначе на такой должности, как статс-секретарь императрицы, не удержишься! – что в Москве недавно скончался отец Дарьи Александровны, на воспитании которого пребывала ее племянница, дочь Марьи Александровны Щербатовой – несчастной женщины, поистине несчастной при таком-то супруге, который мало что пугачевский мятеж проворонил, так еще и жену ославил и распустил слух, что он-де собственноручно выгнал ее из дому, а не она сама от него ушла! И Храповицкий мигом смекнул, зачем он надобен Дарье Александровне. Надо племянницу пристроить на теплое местечко. На какое? Не стоит труда угадать!
Александр Васильевич быстро перевел глаза на девушку, потом снова посмотрел на Черкасскую, приподнял брови и окинул выразительным взглядом галерею, по которой приближалась к ним императрица. Дарья Александровна кивнула, и глаза ее благодарно повлажнели: итак, дорогой друг былых дней все правильно понял, он поможет, не зря она предприняла эту дерзкую вылазку во дворец! Храповицкому было неведомо, какие связи, свои или супруга своего, пустила в ход Дарья Александровна, чтобы попасть к «малому выходу» государыни, во время которого, удачно попавшись на глаза императрицы и рискнув обратиться к ней с просьбою, можно было сыскать решения множества трудных, порой казавшихся неразрешимыми житейских вопросов. Однако сама заговорить с государыней она не решалась, да это и считалось неприличным. В случае такой дерзости Екатерина Алексеевна могла оказаться мила и любезна с каким-нибудь инвалидом времен Миниховых побед под Очаковым или, скажем, с промышленником, явившимся просить откупов, однако запросто прошла бы мимо Черкасской, не заметив ее, – просто потому, что та была, в представлении императрицы, вполне благополучна, а значит, могла обойтись и без монаршей милости. Но если статс-секретарь обратит внимание государыни на Черкасскую, ее величество проявит величайшую внимательность. Конечно, Дарья Александровна на это и рассчитывала. И не ошиблась.
– Ваше величество, будьте милосердны, помогите пристроить сироту!
С этими словами Черкасская нырнула в таком глубоком реверансе, что со стороны могло показаться, будто она утонула в своих фижмах. Девица, до того стоявшая навытяжку рядом и расширенными, недоверчивыми глазами глазевшая на императрицу, спохватилась, что надобно последовать тетушкиному примеру, но совершила гораздо менее удачный нырок и едва не упала на колени.
Вокруг послышались смешки.
– It is severe, – возмущенно прошептал кто-то рядом с Храповицким, и тот узнал голос английского посла Аллейна Фитцгерберта.
Это жестоко, ишь ты! Всякий двор жесток и насмешлив, русские не хуже и не лучше других. Что ж это так разжалобило невозмутимого британца? Неужели скромные прелести мадемуазель Щербатовой, туго затянутые в корсет и тщательно прикрытые черным гродетуром[6]?
Черкасская тоже была в глубоком трауре, однако для своих грудей сделала хоть малое, но все же послабление, а племянницу затянула шнуровкой, словно задушить собралась.
Между тем императрица тоже посмотрела на смущенную девушку сочувственно.
– Встань, милая, – сказала, улыбаясь. – Вижу рядом с тобой княгиню Дарью Александровну – это не ты ли ее племянница, княжна Дарья Щербатова? Что-то лицо мне твое знакомо, словно бы видела я тебя прежде… Нет, говоришь? Да я и сама знаю, что нет, а вот поди ж ты… Ладно, коли вспомню, то скажу. Так вот о твоем деле. Это не о тебе ли просил меня вчера светлейший князь Григорий Александрович? Я читала твое к нему письмо. С большим достоинством просьба твоя высказана, понравилось мне.
