Оберфюрер толкнул дверь, на порог упал жёлтый прямоугольник света, повеяло тёплом, запахом свежесваренного кофе, пива, жареной капусты и сосисок. Где-то в глубине зала плакали скрипки, рыдал саксофон и рвала душу гитара.
Мы с шумом ввалились в уютное кафе, стилизованное под рыцарский замок. Под потолком на чёрных цепях висят тележные колёса с лампочками в ободе вместо свеч. В углах рыцарские доспехи отражают свет начищенными до блеска латами. На оштукатуренных под грубую каменную кладку стенах щиты разных форм и размеров прикрывают скрещенные мечи, топоры, алебарды и пики. Иллюминаторы затянуты плотной тканью, на которой умелой рукой нарисованы стрельчатые окна с витражами. На одном рыцарь на белом коне бьётся с огнедышащим драконом, на другом пеший воин в латах сражается с великаном, на третьем закованный в латы крестоносец атакует кучку голых мавров с луками и копьями.
Две широкие квадратные колонны, облицованные природным камнем, делят пространство пополам. В дальней половине пятачок невысокой эстрады, где ютится небольшой оркестр из трёх девушек в вечерних платьях и одного мужчины в концертном костюме. В ближней, как раз напротив двери, — длинная барная стойка. Седой бармен с чёрной повязкой на левом глазу протирает пивные кружки. У него за спиной батарея разнокалиберных бутылок, справа кассовый аппарат, слева круглое дно широкой бочки на подставке.
Десять столов из потемневшего от времени дуба равномерно распределены по залу, возле каждого — четыре грубых на вид, но очень удобных стула. На столах льняные скатерти, салфетки в серебряных подставках и канделябры с наполовину оплывшими свечами. Свечи горят только там, где есть посетители.
Всего я насчитал пятерых. За столом возле окна с крестоносцем о чём-то шепчутся офицер с девушкой в простеньком синем платье с длинными рукавами, белыми манжетами и отложным воротником. Он держит её за руку, а она, скромно потупившись, изучает узоры на скатерти. Сбоку от квадратной колонны, откинувшись на спинку стула, сидит дама средних лет в форме люфтваффе. Перед ней початая бутылка шнапса, тарелка с закуской и хрустальная пепельница с кучкой смятых окурков. В левой руке женщины дымит зажжённая сигарета, а в правой подрагивает полная рюмка. В двух метрах от неё, облокотившись о стол и подперев голову рукой, плачет пожилая фрау в чёрном платье и траурном платке на седых волосах. За столом слева от барной стойки толстый бюргер в светло-коричневой тройке теребит закрученный кверху ус, изучая «Фёлькишер Беобахтер». Поперёк его пуза протянулась массивная золотая цепь от часов, что заметно оттягивают карман жилетки. На столике парует фарфоровая чашечка кофе, чуть поодаль стоит запотевшая бутылочка с минеральной водой и пустой стакан из тонкого стекла.
Я выдохнул, привалившись спиной к двери, снял фуражку, стряхнул с неё снег. Он быстро превратился в воду и теперь блестел лужицами на кафельном полу под брусчатку. Нос, щёки и уши щипало, похоже, я умудрился получить лёгкое обморожение. Макс выглядел не лучшим образом, его лицо горело и по цвету мало отличалось от помидора.
Мы только повесили шинели на стойку у входа и направились к свободному столу, как в помещение ворвалась подвыпившая компания из пяти молодых мужчин и трёх женщин. И те и другие громко смеялись, их лица горели румянцем, глаза светились бесшабашным весельем.
Модницы щеголяли в песцовых шубках по колено; у двух женщин длинные крашеные волосы выбивались из-под шляпок с меховой оторочкой, а у третьей голову покрывал тёплый платок приятного серо-голубого оттенка, подходившего по цвету глазам незнакомки.
Спутники фройляйн были в однотонных пальто и шляпах преимущественно светлых оттенков. Дорогие ботинки из натуральной кожи и брюки из шерстяной ткани говорили о статусе их владельцев. Судя по налёту интеллигентности на лицах, они, наверняка, имели отношение к научным или промышленным кругам. Возможно, решили отметить значимый успех в серьёзном эксперименте или сбрызнуть за повышение кого-нибудь из их компании.
Я наблюдал за моим немцем и видел, как он потемнел лицом при виде вызывающе шумной своры, в которой всё так и говорило о мотовстве. Его и без того холодные глаза превратились в колючие ледышки, желваки напряглись, а левая рука сжалась в кулак.
К подгулявшей компании уже спешил на толстеньких ножках круглолицый и розовощёкий хозяин заведения в чёрных брюках, светло-серой рубашке в тонкую полоску и белом переднике ниже колена с какими-то ржавыми пятнами на груди. На лбу блестели капельки пота, подкрашенные хной усы соревновались по пышности с бакенбардами, гладкий подбородок терялся в слое жира под ним. От трактирщика волнами шёл запах яичницы, кислой капусты и жареного мяса.
Двое из гулён, те, что были особенно пьяны, рванулись к нему наперерез с криками: «Хельмут, дорогой!». Привлечённые шумом посетители повернулись. Одни смотрели с нескрываемым любопытством, ожидая развития событий, другие отводили глаза, но при этом продолжали наблюдать украдкой, только старушка оплакивала потерю, не отвлекаясь по пустякам.
Девицы и блондин в бежевом пальто прыснули и громко засмеялись над плоской шуткой высокого весельчака с тонкими усиками и пышной шевелюрой, чем ещё больше подняли градус бешенства моего соседа.
Самый трезвый из шумной компании — брюнет в твидовом пальто — наконец-то заметил меня и оберфюрера. Тот уже еле сдерживался и почему-то напомнил мне чайник с кипящей водой. Я так и представил: ещё миг — и намечающаяся лысина покраснеет, из ушей повалит пар, а немец засвистит, стравливая избыточное давление.
Хмель выветрился из глаз молодого человека за доли секунды. Ещё недавно они смотрели на мир с осоловелым выражением благодушия, зато сейчас, я это прекрасно видел, в них промелькнул страх. Он быстро шагнул за балагурами, дёрнул их за рукава и потащил к двери. В ответ на громкие протесты он что-то прошептал и скосил глаза в нашу сторону. Весельчаки тут же утихли и быстро потопали к выходу. Даже девицы перестали громко смеяться и с удивительной проворностью шмыгнули на улицу.
Вскоре в заведении восстановился порядок: посетители вернулись к прежним занятиям, музыканты снова заиграли. Слегка побледневший Хельмут приблизился к нам и, поклонившись, проговорил шипящей скороговоркой:
— Добрый вечер, господин Валленштайн. Вижу, вы сегодня не один. Всё как обычно? — Я кивнул и мысленно порадовался: хоть узнаю вкусы барона, а то заказал бы что-нибудь не то, оправдывайся потом с чего вдруг поменял привычки. — Проходите на место, господа, я сейчас.
Хельмут ещё раз поклонился и крикнул бармену:
— Людвиг, один кофе без сахара и сливок!
Он повернулся к Максу.
— Мне то же самое, — сказал тот и двинулся за мной к столу.
— Два кофе, Людвиг, и пошевеливайся, господа долго ждать не будут!
Мы сели за стол. Хельмут щёлкнул зажигалкой, подержал пляшущий огонёк над фитилями. Свечи затеплились, запахло растопленным воском, салфетки отбросили неровные тени на скатерть. Серые треугольники шевелились и меняли форму.
Шпеер положил руки на стол. Теперь он был без перчаток, и я сразу обратил внимание на сухие, жилистые пальцы с удлинёнными розовыми ногтями треугольной формы. В моих глазах это ещё больше добавило ему сходства с пернатым хищником.
— Как меня бесят эти щелкопёры, — Макс недовольно фыркнул, резко дёрнул головой, поправил галстук и воротник рубашки, блеснув перстнем с голубоватым кристаллом в виде черепа. — Вся страна трудится во имя Великой победы, а эти, — он яростно скрипнул зубами и еле сдержался, чтобы не стукнуть по столу, — пьют и гуляют без меры и совести. Богатые выродки!
Мне показалось, он метнул в меня злобный взгляд, но уже в следующее мгновение оберфюрер сидел как ни в чём не бывало, а лицо его снова дышало спокойствием и холодным безразличием.
Я только хотел спросить Макса, зачем он привёл меня в «Тевтонского рыцаря», как возле нашего столика появился одноглазый Людвиг с подносом в руках. Он поставил перед нами чашечки с дымящимся кофе, молча кивнул и удалился к себе за барную стойку.
Макс двумя пальцами взялся за причудливо изогнутую ручку, поднёс край чашки к губам, сделал маленький глоток.
— Мм! Вкусно! Хельмут, чертяга, где-то ещё умудряется доставать настоящий бразильский кофе. Вы знаете, Отто, фюрер недавно подписал указ о фиксированном продовольственном пайке для всех.
Я кивнул, хоть и понятия не имел о чём он говорит, и тоже пригубил напиток. Он и в самом деле оказался приличным на вкус. Во всяком случае, в разы лучше современной быстрорастворимой бурды.
— Проклятые русские! Упёрлись, как бараны! — Макс сделал ещё один глоток и вернул чашечку на стол, чуть дзинькнув донышком о блюдце. — Блицкриг в сорок первом провалился. Когда Наполеон уходил из России, самая низкая температура была минус двадцать пять градусов. Прошлой зимой она опустилась до минус пятидесяти двух. Такое в Московии бывает раз в полтора столетия. Вы думаете, это знак свыше?
