солдат Даррендорфов попытался ударить его сзади, но враг резко развернулся и вонзил копьё ему прямо в лицо, распоров щёку, — шлем, к несчастью, был без забрала.
Кристина, дрожа от гнева и усталости, пнула врага в спину коленом, хотела ударить по голове щитом, но тот пригнулся, обернулся, выставил копьё с намерением уколоть её в грудь или живот. Боковым зрением она заметила, что к копейщику подобрался его товарищ, с мечом и щитом-баклером, и зарычала — сражаться сразу с двумя будет сложно… Солдат с баклером бросился на неё, она хотела ударить его мечом по левой руке, на которой как раз был баклер, но попала по доспеху. Один удар меча отразила щитом, слыша, как он в очередной раз затрещал, второй же удар пропустила — воин с копьём пребольно кольнул её в верхнюю часть бедра, чуть выше набедренника. Понадеявшись, что рана не опасна, Кристина рубанула копейщика по плечу и смогла буквально впечатать разрубленные куски кольчуги вместе с распоротой стёганкой в его кожу. Второй тем временем ударил её баклером в грудь, она пошатнулась, но смогла удержать равновесие. Пнула раненого копейщика, который тут же рухнул в снег, и бросилась на солдата с баклером. Их мечи скрестились в холодном воздухе, ещё один её удар воин принял на баклер. Кристина чуть пригнулась, уворачиваясь от очередного выпада, задела мечом его ногу, ударила ещё раз и ещё, а поднявшись, задела плечо. От боли солдат ослабил хватку и в итоге выронил меч, и тогда она, сначала пнув его чуть пониже живота, вонзила клинок в его грудь.
Ох, сразу с двумя ей сражаться ещё не доводилось…
Тут же Кристина заметила, что вражеские солдаты всё чаще поворачивают, словно отказываясь от брошенных ею вызовов, не лезут больше на рожон, и поняла, что Хенвальд, видимо, дал сигнал к отступлению. Тогда она оглядела поле битвы, пытаясь обнаружить вокруг своих людей, и вскоре увидела большой конный отряд во главе с капитаном Больдтом, который обратил в бегство изрядно потрёпанный отряд кавалеристов Хенвальда. Она бросилась за отрядом Больдта, по пути сталкиваясь то с одним вражеским солдатом, то с другим: кто-то ещё пытался защищаться, но большинство попросту разворачивалось и убегало прочь.
«Эта битва выиграна, — поняла Кристина, но облегчения не почувствовала, — битва, но не война».
* * *
Кристина смогла остаться наедине с собой далеко не сразу.
Сначала лекари долго обрабатывали её раны особыми растворами, мазями, затем перебинтовали, уверяя, что ничего серьёзного нет и крови она потеряла совсем немного. Но раны всё равно болели, особенно достаточно глубокий порез на левом бедре, а ещё после битвы осталось множество ноющих синяков и ушибов. Хотя Кристине не было до этой боли никакого дела — она чувствовала куда более сильную и жгучую боль внутри своей души.
Потом она обсуждала результаты битвы с благополучно пережившими её капитаном Больдтом и сиром Хайсеном: они считали потери, вспоминали ход боя и пришли к выводу, что об их плане — напасть внезапно с юга, обманув ожидания врага, — Хенвальд всё же как-то узнал. Сир Хайсен подтверждал это, рассказывая, что при нападении его засадного полка ожидаемой суматохи и растерянности в рядах противника не произошло, будто его уже ждали.
Но теперь это было неважно. Битва закончилась победой, мятежники бежали, и беспокоиться больше не о чем.
И вот лишь сейчас Кристина осталась одна.
Снаружи уже смеркалось: тёмно-розовый свет закатного солнца разливался по небу, окрашивая небольшие нежные облака; силуэты деревьев начали темнеть, издалека напоминая сказочных чудовищ, и без освещения костра или факела вокруг мало что было видно. Снега на земле оставалось немного, он не выпадал уже давно и теперь не искрился при свете заката и выступающих мелких звёзд, а напоминал скорее смешанный с грязью песок.
Холод тоже сходил на нет; это сейчас, вечером, было чуть холоднее, чем в полдень, но в целом дни становились куда теплее и дольше, нежели зимой. Приближалась весна. Едва заметно шевеля губами, Кристина посчитала — до именин Рихарда оставалось пятнадцать дней. Успеет ли она вернуться? Сможет ли сдержать своё обещание?
Она прилегла на жёсткую походную лежанку, прикрыв глаза.
Нет, своё участие в этом походе она по-прежнему не считала ошибкой. Но всё же битва, смерть воинов вокруг неё, убийства — всё это разбередило её старые раны, оставленные прошлой войной. Во время битвы ей почти не было страшно, да и остальные человеческие чувства вроде сострадания или жалости в ней тоже на время исчезли. Она испытывала лишь ярость и гнев, хищнический азарт и какой-то странный холод в груди… Её не пугал вид крови, её не пугали ужасы смерти. И вот сейчас на Кристину накатились все те эмоции, что она утратила во время битвы, и она не знала, как справляться с этой сбивающей с ног волной.
Вернулся страх, будто она прямо сейчас, а не несколько часов назад, убивала людей и сама рисковала быть убитой или израненной, изувеченной… Будто прямо сейчас её меч (который на самом деле лежал в ножнах) вспарывал людскую плоть, пронзал сердца и лёгкие, отнимал жизни и пил кровь. Кристина не знала, как ей дальше смотреть на лезвие этого меча, пока ещё безымянного: ей казалось, что во время боя он поглощал души тех, кого убил, и теперь эти души смотрели на неё вместо искажённого отражения с укором и немым вопросом.
Подумалось, что меч можно было бы назвать Поглощающим Души.
Кристина дрожала, будто она сейчас, а не утром, бежала по припорошенному снегом полю боя, среди редких деревьев, перепрыгивая через трупы врагов и союзников, видя, как её люди безжалостно режут людей Хенвальда, как выжившие обращаются в бегство, как воины Хенвальда, сопротивляясь, закалывают её людей. Капитан Больдт говорил, что погибло не так много, чтобы об этом беспокоиться, но Кристина не могла не беспокоиться: эти погибшие ведь тоже были людьми, а не тряпичными куклами или деревянными фигурками! Даже куклу с оторванной рукой жалко, а тут — человек… Да, может, их гибель на численность армии особо не повлияла, но какое дело до численности их семьям, жёнам, детям, любимым? Какое дело было до численности им самим, когда они умирали, теряя кровь и наблюдая, как их собственные кишки, словно коричневые склизкие змеи, выползают из живота?
Кристина почувствовала, что дрожь усиливается, и быстро накрылась одеялом, но это её не спасло. Дрожь, вызванная вовсе не холодном, колотила, из-за неё стучали зубы и сердце бешено било о рёбра. Надо бы встать, разыскать лекаря (или велеть
