А из-за войны да смутности слово пастырское нести некому. Дичает народ без слова Божьего! Вон, лопари на Коле опять жертвы каменным идолам приносить стали. В чумах деревянных божков наставили, кровью мажут! Ну, оленьи люди – чего с них взять?! Главное, чтобы свои, русские, снова в язычество не ушли. Лет сто, как поморы ни Велесу, ни Перуну с Даждьбогом не поклоняются, но в домовых да леших до сих пор веруют. Охотник, что в лес идет, лешему на тропке завсегда пирожка кусок оставляет. Вот поборись-ка с этим. А кто будет от язычества отучать? Отцу игумену вспомнилось, как недавно, обходя келии, наткнулся он на мисочку и на кусочек хлеба. Вначале решил, что кто-то из братьев кота привадил. Не дело, конечно, но кошка – тоже тварь Божия. А как узнал, что блюдечко сие инок для домового поставил… Расстригать дурака не стал, но из черных работ он теперь не вылезет до скончания дней своих..
Вот и думай, отец настоятель, кого из иеромонахов к лопарям послать, а к кому из мирян присмотреться надобно… Заботы, заботы…
Соловецкие острова далеко, ан нет – край России, он не край света. Гости из Дании, из Голландии, из Франции, не говоря уже о разных немецких землях, да англичанах, давно сюда ходят. Торговля – дело нужное. Сукна аглицкие да шпаги – зело добрые. Французские пистолеты и пищали, что мушкетами именуют, зеркала, немецкая бумага, голландская посуда. У нас, положим, могут не хуже делать, но за все сразу не схватиться. Да к тому же надо же куда-то вывозить сало и ворвань, канаты и холст. Англичане канатную фабрику в Колмогорах обустроили, мужикам за работу серебром платят – казне доход и поморам по зимнему времени достаток. А меха и рыбу куда девать? Самим не съесть и не износить.
Настоятель усмехнулся, вспоминая, что голландцы платят за сотню хвостов трески по целому ефимку, а русские купцы из Нижнего Новгорода и Ярославля берут ту же сотню за алтын, да еще и кривятся – дорого, мол. Ну, коли дорого, так сам лови! А зерно, что монастырь покупает в Вологде по двадцать копеек за пуд (полкопейки на пуд перевозка), а французы берут по ефимку, да еще и думают, что облапошили? А в ефимке (экю, по-ихнему) целых шестьдесят четыре копеечки! Нет уж, лучше миром с соседями жить. И чего же лезут-то они к нам, словно медом намазано? Со свеями вроде бы все понятно. Рядом они. С ними и воевать привычно. Помнится, в молодости самому приходилось брать пищаль да супостата от стен отбивать. Но Англия-то с какого боку? Вот пришли в июне аглицкие корабли. Дело обычное. Расторгуются к июлю, в августе на обратный курс лягут, чтобы до льдов уйти. И ежели сейчас не ушли, то на всю зиму застрянут. Монахи, что в Михайло-Архангельский монастырь ходили, сказывали, что у англичан солдат человек под двести. А стрельцов там с десяток, если не меньше. В Колмогорах – человек пятьдесят. Захотят – возьмут англичане Архангельский городок, укрепятся, а потом их не скоро выкуришь. Там и до Колмогор рукой подать. Князь Пожарский обещал сотню человек прислать, но их чего-то нет… Месяц назад видели рыбаки датский корабль. Может, заблудился, а может – поозоровать решил. А еще говорил в кабаке пьяный матрос-голландец, что, мол, гишпанский король хочет Колмогоры разорить, чтобы голландцам да англичанам неоткуда было канаты да парусину брать. Пьяная болтовня, что бабьи сплетни, но все же, все же…
Отец Антоний на всякий случай приказал скупать порох и свинец. Зелье огненное лежит себе, есть-пить не просит. Порох только проветривать не забывать, так не один год пролежит. Ну а из пушек палить не придется, так огненный припас и охотникам сгодится.
Сквозь рыбий пузырь едва-едва пробивалось серое небо. Стало быть, до утрени часа два. Решив, что если не спится, то так тому и быть, игумен встал и надел подрясник. Пожалев келейника, сам выбил огонь и запалил толстую свечку. Привычно поморщившись от неприятного запаха (свечи для обихода делали из китового жира, приберегая восковые для службы), достал из сундучка книгу, которую читал в бессонные ночи. Торговец, что продал рукопись за два рубля с алтыном, бил себя в грудь и божился, что писана она самим Кириллом Белозерским. Только вот отец Антоний бывал в обители на Сиверском озере – два месяца переписывал трактат преподобного Кирилла «О падающих звездах» – и руку великого книжника запомнил. Да и буковицы прописаны не уставом, как во времена преподобного, а полууставом. Стало быть, писана книга лет на сто позже… Полистав страницы, игумен окончательно убедился, что книга, хотя и списана с писания самого аввы Кирилла, но позже. И не далее как лет пятьдесят назад.
«Сам бы торговал, мог бы за рубль сговорить. А братьям-то откуда почерка ведать?» – вздохнул настоятель, на минуту пожалев о трате. Книги и раньше были недешевы, а теперь и вовсе втридорога… Кому их писать? Обители сожжены, грамотных братьев не осталось. Да и для кого переписывать? Скоро не то что читать, а землю пахать да Богу молиться некому будет. Помнится (хотя и давно это было), бранили дьяка Федорова за печатные книги, а теперь бы и такой рады. Лежит в книгохранилище и «Апостол», и «Острожская библия», и «Триодь». Конечно, кое-кто говорит, если книги печатать, так братьям-переписчикам работы не будет. Ну, что ж… Этой не будет, другая найдется. Было бы для кого. Бабы и рожать-то перестали…
«Да что это я! – рассердился отец-игумен на собственные мысли. – Бог даст, не оскудеет земля людьми, а книги, что в монастыре лежат, пригодятся!»
Отгоняя думы, отец Антоний поставил тяжелую книгу на аналой и стал перебирать страницы. В прежние ночи настоятель узнал о том, как молния бьет и откуда гроза бывает, а теперь дошел до страниц, где земля сравнивалась с желтком яйца, а небо – с белком. Игумен читал, покачивая головой – интересно, хотя и непривычно. Индикоплов, писавший, что земля четверуголая, а не круглая, был понятнее. Но, с другой-то стороны, какая разница? Круглая, четверуголая, квадратная… Ежели сотворил Господь землю в виде шара, значит, так и должно быть. Ну а мудрствовать – как, зачем и почему, не наше дело…
«Может, приказать книгохранителю, чтобы книгу братии не давал? – подумал отец Антоний, но, поразмыслив, решил: – Пусть читают! Не схизматик писал, а преподобный Кирилл любомудрствования Аристотеля переписывал. Да и негоже, чтобы монахи в серости пребывали». Вспомнилось, как один из братьев, приставленный учить сироток в приюте, рассказывал, что земля стоит на слоне; слон – на трех китах; киты плавают в море-окияне; небо – это хрустальный свод; звезды – серебряные гвоздики, которыми этот свод прибит, а солнце и луна – окна, через которые Господь за нами смотрит! Не стал он ничего говорить, но велел брата от учительства отставить. Сам не знаешь, нелепости не выдумывай.
«Господь в окно смотрит! – фыркнул игумен. – Как и ума-то хватило? Язычество сие!» Дети повзрослеют, прознают истину – смеяться станут! И так один из дитенышей спросил: «А зачем Господу за нами в окно смотреть, коли он всюду?»
Игумен не сразу услышал, что в дверь кто-то поскребся. Так робко, что даже мальчик-келейник, спавший у входа, не проснулся. Не то кошка, не то послушник[8]. Нет, точно – послушник. Кошка бы смелее скреблась!
– Что? – отрывисто спросил отец Антоний, не любивший многословья.
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова послушника Якова, что был нынче за сторожа у Святых ворот.
Яшка очень хотел стать монахом. Отец Антоний, однако, не торопился вводить его в ангельский чин. Старцы соловецкие с этим согласны были. На первый взгляд делает все как нужно, правило соблюдает, уважителен. Вот только чванства в нем на десятерых! Думает, если иночество примет, так выше простых людей будет. Посему – пять лет Яков в послушниках, а конца-края послушанию не видно.
Ряса послушнику не положена, так выпросил Яшка у келаря длинную рубаху, едва не до пят. Ходит в ней, как старец, возрастом да трудами обремененный, а не как по младым летам положено. Шествует стопами, ако… в штаны наклал… С трудниками держится важно, не говорит – речет, а с крестьянами не глаголет, а ровно слова сквозь губу цедит…
Потому чаще других наряжает отец игумен Яшку на послушание в странноприимную избу, полы после трудников мыть, в трапезную людскую, чтобы крестьянам да стрельцам есть-пить подавал, посуду мыл. Или, как сейчас, на ворота, гостей встречать да слова ласковые говорить. А еще – читать Жития святых отцов наших, особенно преподобного Сергия Радонежского, которого святым едва не при жизни считали, а он не чурался и хлеб печь, и келии для монахов рубить, и роды у баб принять. Пять лет в послушниках Яшка. Ништо! Для кого-то и год – срок великий, а кому-то и десяти мало. Понять должен отрок, что мниху следует гордиться своей долей, с радостью все лишения переносить, но не чваниться!
– Отец игумен! – громко сказал Яшка, но, покосившись на спящего у двери келейника, сбавил голос до шепота: – Из Архангельского городка коч пришел, настоятеля спрашивают.
