там — «не то»…
Махнул рукой и, отвернувшись от моего взгляда, выпалил зло:
— А ну вас…
— Котька!
— Что Котька?
— А по-моему, ты просто хочешь нахватать больше всех. Боишься, как бы кто славу твою не украл.
Он усмехнулся.
— Попробуй, укради!
— Ну и попробую.
— Рано тебе еще пробовать. Сгоряча только печь угробишь, Снимут.
— Не пугай.
— Я не пугаю, а предупреждаю. Помолчали, мучительно выискивая убедительные слова.
— Тебе письмо из Новой Гуты. Как ответишь-то?
— Наше дело.
— Небось, хвалиться будешь?
— А разве нечем?
Вот и все. Разговора не получилось. Когда я вышел от Котьки, все так же ярко светило солнце. Дворники в одних летних пиджачках соскребывали с тротуара широкими фанерными лопатами, обитыми по краям жестью, ноздреватый снег, а звонкие ручейки у обочин подхватывали его и, постепенно расширяясь, перескакивая через высокие трамвайные пути, неумолимо неслись к Уралу.
Весна чувствовалась во всем, даже автомашины подпрыгивали на ухабах как-то удивительно легко и бодро.
А мне было тяжело. Разговор с Котькой не выходил из головы. Кто из нас прав?
На следующий день на будке управления Котькиной печи висел большой плакат. Кроме обычных — дать сверх плана столько-то, было два пункта: довести кампанию до шестисот плавок и подготовить к самостоятельной работе сталеваром одного подручного.
Это я вызывал на соревнование Котьку.
Когда прибивал плакат, собралось много народу. Был и Котька.
— Смотри, не обожгись, — сказал он.
— Ничего, Котька, мы к огню привыкшие, — ответил я.
Прошла неделя. Моя печь шла хорошо. Но мастер все сдерживал меня:
— Успеешь. Дай печи окрепнуть после ремонта.
А Котька словно с ума сошел. Я видел, как к нему несколько раз подходил теплотехник и показывал на трубу. Над ней висело багряное с черными жирными разводами несгоревшей смолы пламя. Теплотехник злился и махал перед Котькой кулаками, показывал инструкции. Котька перерасходовал тепло, «грел» трубу, как говорят сталевары. Он собрался убить меня «тоннами».
Однажды в утреннюю смену при сливе чугуна у Котьки не пошел шлак, очевидно, плохо прогрел шихту. Котька же свалил всю вину на подручного и побежал резать шлаковую летку кислородом. У печи остался только второй подручный. Когда Котька вернулся, увидел, что автоматика отключилась, и минут сорок газ шел только с одной стороны.
А позже выяснилось: сгорела насадка. Это было аварией. Тогда Котька набросился на второго подручного. А на рапорте выяснилось, что Котька был сам виноват во всем. Он не допускал подручных к управлению печью, и на все их просьбы показать отмахивался.
— Ваше дело в ведомости расписываться да деньги получать, — говорил он.
Котьку сняли с хорошей печи, послали на отстающую, чтобы помог вытянуть ее из прорыва.
Поработал на этой печи он немного и почувствовал, что не справиться ему с заданием. В один из осенних дней, когда не видно, где земля и где небо, потому что везде дождь как из ведра, я провожал Котьку на вокзал.
Мы были втроем: он, я и комбинат, который не потухает никогда. Струи дождя над ним гуще и гуще. Но разве им погасить его огни?
Уже ступив на подножку вагона, Котька сказал мне:
— Ты думаешь, дурак я, не понимаю. Или, думаешь, я в деревню убегаю с мартена. Нет, просто жаль, что всю жизнь как вот в этом дожде прожил, дальше своего носа не видел… И что отстал я от вас на целую версту. Сегодня ты меня побил, а завтра — весь цех. А я не могу так. Не мо-гу! — и он ударил себя кулаком в грудь.
— Котька, да ты теперь самый хороший человек, раз понял. Оставайся, — обрадованно закричал я. — Поможем.
— Нет, Саш, поеду, — он усмехнулся. — Так раньше паломники грехи отмаливали: за тридевять земель ездили. Писем не жди, не хочу, чтоб жалели.
— Ну пока, — и мы крепко сжали мокрые от дождя руки.
* * *
Вот и все, что касается нашей ссоры. С тех пор прошло пять лет. Техникум я окончил и теперь стажируюсь на мастера.
Я уже посоветовался с женой. Если Котька приедет, будет жить пока с нами. А там устроится.
МОЛОДОЖЕНЫ
Когда высокий черноволосый герой на экране поцеловал свою жену и бережно взял из рук молоденькой сестры родильного дома пухлый, завернутый в красное одеяльце сверток, старуха, сидевшая сбоку Сергея, облегченно вздохнула и уверенно произнесла:
— Теперь от жены не сбежит! Сын родился!
«Слышала ли эти слова Маша?» — подумал Сергей и обернулся в сторону своей жены. Лицо Маши было спокойно. Отсвеченное серебристым цветом экрана, оно казалось неживым, точно выточенным из мрамора, и не верилось, что подо лбом без единой морщинки могли бродить какие-то житейские заботы.
«Почему ее ничем не проймешь?» — зло подумал Сергей и до боли в суставах сжал подлокотники кресла. И за что он любит эту красивую куклу?
Ему вдруг захотелось встать и уйти, чтобы никогда не видеть и не слышать ее голоса. Он даже беспокойно заерзал на стуле. И вместе с тем почувствовал, что не может этого сделать сейчас. Ну вот не может и все. Потому, что любит ее. Но злится на нее. И злится потому, что она не хочет иметь детей. А какая жизнь без них? Вот скоро опять ляжет в больницу…
— Я не хочу с двадцати лет возиться с пеленками, распашонками — не мое амплуа.
Маникюр на пальцах Маши красновато блестит. Пальцы у ней тонкие, такими хорошо перебирать струны гитары. И поет Маша неплохо. Она хочет быть артисткой. У нее есть альбом, где хранятся открытки известных певцов. Там же лежат и ее фотокарточки.
— Дети помешают мне осуществить мечту, — говорит часто Маша. — Мне все советуют развивать талант. Ты еще будешь гордиться своей женушкой, — и теплые губы жены прикасались к его щеке, давая понять, что возражать бесполезно.
Вспыхивает свет. Кино закончилось. Сергею уходить не хочется. Он все еще видит перед собой улыбающееся во весь экран лицо отца новорожденного.
Старушка подымается с места. Муж заботливо берет ее под руку и осторожно, точно невесту, ведет между рядами стульев.
А вот Сергей не может так повести Машу. Да, не может! Вернее — не хочет!
Людей из кинотеатра выходит много. В дверях под красным ящиком с надписью «Выход» — сутолока.
Сергей выходит первым. На высоком крыльце жгут спички курильщики. Огоньки острые, точно осколки. Нетерпеливый осенний ветер схватил тоненькую нитку дыма, закрутил в узел и унес со свистом.
Сергей поджидает Машу. А вот и она. Сергей семенит ногами, пристраиваясь к жене.
Над улицей стынут
