– А кто вас винит?
– Да много их, таких. Вот и они тоже, – Бушкин указал взглядом на Болотова. – В глаза ничего такого, а смотрят, как царь на блоху.
Илья Кузьмич ничего не ответил. Лишь скупо улыбнулся.
– А откуда вы знаете, как царь на блоху смотрел? – пошутил Кольцов. Из бестолкового повествования Бушкина он мало что понял и пришел к выводу, что продолжать этот разговор пока бессмысленно. Надеялся, что в разговор вступит Иван Платонович. Но он обиженно молчал.
Бушкин же никак не мог угомониться, продолжил все тем же ворчливым голосом:
– Представляю. Я все представить могу. Закрою глаза – и вижу, как все может быть. Я в нашем театре, на личном бронепоезде товарища Троцкого, кого только не представлял! Царя, правда, не довелось, а князей всяких, графей уймищу переиграл. Даже Лев Давыдович как-то мне сказал: «Очень у вас, товарищ Бушкин, все натурально получается. Прямо по учению товарища Станиславского». А я товарища Станиславского месяц назад как увидел. Там, в Москве. Он мне еще даже слова не успел сказать.
– Давайте так сделаем, Бушкин! Пока о деле ни слова, – предложил Кольцов. – Вот вечером встретимся с теми товарищами, что смотрят на вас, как царь на блоху, вы всю свою обиду им и выскажете. Всех выслушаем. Посоветуемся. И примем какое-то решение. Согласны?
Не ожидая ответа словоохотливого Бушкина, Кольцов обернулся к Старцеву, взял его за руки:
– Здравствуйте, дорогой мой Иван Платонович. Мы так давно с вами не виделись.
И старик вдруг приник к нему, уткнулся лицом в его легкое пальтецо, плечи стали вздрагивать, послышались тихие всхлипы.
Кольцов обнял его, словно заслоняя от всех бед, прижал к себе и, успокаивая, стал растерянно бормотать:
– Ну-ну! Не надо так. Ничего не случилось. Найдем мы эти саквояжи. А не найдем, и хрен с ними. Для одного человека это, может, и потеря. А для государства – неприятность, конечно, но не такая отчаянная.
Кольцов гладил спину Старцева, и тот постепенно стал успокаиваться.
– Вы ведь умеете держать себя в руках, – продолжал Кольцов. – Я это знаю. Я порой удивлялся…
– Не надо. Ничего не говори, – попросил его Иван Платонович. – Я ведь понимаю: государственное дело. Кто-то должен нести ответственность. Виновным назначили меня.
– Кто?
– Ну, те. Они допрос мне учинили. По три раза все переспрашивали, запутывали. Может, хотели поймать меня на лжи?
– Глупости. Никто ни в чем вас не подозревает, – твердо и даже сердито сказал Кольцов.
– Не надо, Паша! И вообще, мы не о том говорим, – постепенно успокаивался Старцев. Помолчав немного, продолжил: – Я, когда в Гохране довелось поработать, чего только не насмотрелся! Веришь – нет, бриллианты едва не с горошину величиной в руках держал. И красоты неземной.
– Ну что ж теперь? Может, отыщем?
– Я о другом. Когда такие бриллианты в ранты запихивали, я подумал: да как же это можно? Такие ценности! Достояние России! И как в море выбрасываем. Вот они меня вроде как в воровстве подозревают. А воры-то – они. Да-да! Все они! А я всего лишь их пособник. Пособник воров. Совсем уж низкая роль… Бессонница замучила. Лежу и вспоминаю, какие камни в том проклятом саквояже были. Ладно бы, на свои государственные забавы пустили бриллиантовый песок, мелочь. Еще куда бы ни шло. Так ведь нет, все лучшее вывозим. Если так дело пойдет, скоро и до «Графа Орлова» руки дотянут.
Кольцов вспомнил, что и он там, в кабинете Свердлова, подумал об этом же: разбазариваем, раскрадываем Россию. Но Свердлов сумел успокоить его, даже убедить: причина уважительная – во что бы то ни стало необходимо остановить войну, сохранить жизни людей. Ради такой цели можно пожертвовать какой-то долей бриллиантов. Можно-то можно. Обычно так начинается. А потом…
Вот грядет голод. И опять святая причина для разворовывания: сохранить жизни людей. А потом воровство войдет в привычку, и разворовывать государственную казну станут просто так, без причины. Точнее, причину в большом и сложном государственном механизме всегда можно найти. Печальная перспектива, если, не дай бог, это сбудется.
– Ну, все! Давайте пока прекратим! – попросил Ивана Платоновича Кольцов. – Вы – курьеры. Всего лишь. Могли и не знать, что перевозите. Так что отвечают пусть те, кто облечен властью, кто изобрел это постыдное воровское «бриллиантовое взяточничество».
– Не согласен! – упрямо настаивал Старцев. – Я знал. Знал и участвовал. Потому и сужу себя ночами. Строго сужу.
– Это в Москве им все выскажете. Сейчас же давайте думать о том, как это случилось? Кто мог это сделать? Вспоминайте все-все. Может, и найдем, за что уцепиться?
– Мы им все рассказали. Как на духу, – вступился за Старцева Бушкин.
– Оставьте до вечера этот разговор, – вмешался до стих пор терпеливо молчавший Илья Кузьмич Болотов. – Насколько я знаю, вечером вас навестит тот самый злодей, который снимал с вас допрос. Только никакой он не злодей, и ни в чем никого из вас он не подозревает. Я немного в курсе. Но больше ничего говорить вам не стану. Не уполномочен.
Такой вот нескладной и безрадостной получилась парижская встреча Кольцова со Старцевым. Эти проклятые саквояжи заслонили им удовольствие от общения после длительной разлуки. У каждого из них накопилось друг к другу много вопросов. Но на ум не шло ничего, кроме этих украденных саквояжей.
Глава четвертая
А ранним вечером, когда синие сумерки опустились на Париж, в их полуподвал спустились трое. Двое сопровождали пожилого, крупного, богато одетого господина. Он тяжело дышал и опирался на инкрустированную серебром самшитовую трость с набалдашником из слоновой кости. Кольцов догадался, что это и есть Борис Иванович Жданов, о котором много слышал от Фролова, но никогда не доводилось его увидеть. И то сказать: у них были совершенно разные дороги, которые нигде и никогда не пересекались. Да и не могли пересечься, если бы не этот из ряда вон выходящий случай.
Жданов был легендой. Фролов был знаком с ним и не однажды тесно общался, поэтому Павел знал о Жданове больше многих. Знал, что в девятьсот четвертом он легализовался в Париже, основал собственную банкирскую контору «Борис Жданов и К». За долгие годы она завоевала стойкое признание не только во Франции. Но все же основными ее клиентами были родовитые эмигранты, покинувшие Россию не с пустыми карманами еще в предгрозье, когда до Гражданской войны оставались уже не годы, а месяцы, и по всей Империи народ без устали митинговал и колобродил. Мало кто знал, что все эти годы банкирская контора Жданова принадлежала большевистской партии и немалые доходы поступали в ее кассу. Но к началу двадцатого года касса была почти начисто выпотрошена. Пытаясь остановить войну, большевики пустили на взятки все ценное, что еще представляло в мире какой-то интерес. Тогда чей-то глаз и упал на ценности, которые не успела прихватить с собой, второпях покидающая родные края, буржуазия. Главным образом, на бриллианты, которые всегда во всем мире имели довольно высокую цену.
