Не то чтобы, говорю, я собирался работать прямо сегодня, но на двери и окна взглянуть надо. Так что мы еще промочили глотки, поговорили о том о сем, и в половину первого я пошел обратно, прошел тем удобным лесочком, чтобы взглянуть на дом его светлости в темноте.
Тем временем судья Степлтон сверился с какими-то записями в своей книжечке и захлопнул ее. Теперь он сидел, оперевшись подбородком на руку, испытующе смотрел на Гэмбла, и видно было: все, что он слышит, его изрядно развлекает. Так он и наблюдал за тем, как обвиняемый с готовностью излагает свою историю, а тот продолжил свое чистосердечное повествование, словно бы подмигнув присяжным.
— Итак, джентльмены, — и он перегнулся через трибуну, словно желая поверить некую тайну всем присутствующим в суде, — вы видите, что я с вами честен, раз уж сам выдаю себя! Ведь когда я вошел в сад его светлости, я очутился там, где мне не следовало бы находиться, и к тому же с намерением совершить тяжкое преступление. Правда, я не собирался совершать его прямо тогда, может, через пару вечеров. Я просто хотел оглядеться. Ну я и огляделся — со всеми предосторожностями. Я взглянул на двери и окна — спереди, сзади и с боков дома. Выяснил, что там нет никаких чертовых собак, и пошел осторожно взглянуть на окна в столовую, где в буфете были расставлены тарелки. И пока я, тихо как мышонок, сидел там, в комнате внезапно вспыхнул свет, и вошел его светлость, держа в руке свечу из спальни. И чтобы доказать вам и ему, что я его видел, я скажу, что на нем была пижама в розовую и белую полоску, а горло его было замотано белой шалью. И как, спрашивается, уважаемые джентльмены и ваша светлость, я мог бы это все увидеть, если бы меня там не было?
За этим последовала еще одна драматическая пауза, во время которой Гэмбл спокойно и пренебрежительно взглянул на Дикинсона. В гробовой тишине он продолжил:
— И более того, джентльмены! Секундой позже пришел второй джентльмен. Тот самый, с острой бородкой и вощеными усами. На нем был ярко-красный халат с черным поясом. У него тоже в руках была свеча, и я понял, что их обоих разбудило нечто, о чем я не имел ни малейшего понятия, так как сам я не издавал ни звука и всего лишь смотрел в окно. Они немножко поговорили друг с другом, затем его светлость ушел в залу и тут же вернулся в большом пальто и с фонарем. И тогда, джентльмены, я свалил оттуда, выбрался из сада и укрылся между деревьями на другой стороне дороги. Минуты через две пришел полисмен, и я услышал, как его светлость обращается нему с порога, и пошел себе оттуда через общинные земли и домой к моему товарищу. Там я сидел, пока не начали ходить рабочие поезда[22], после чего уехал в Лондон. И вот он я, и я вопрошаю всех присутствующих: как я мог побывать этой ночью на Авеню-роуд, если я был в Уимблдоне, во многих милях оттуда? И я прошу его светлость, как джентльмена, подтвердить мои слова, поскольку он может их подтвердить!
Внимание присутствующих в суде переключилось с обвиняемого на судью. Каждый взгляд был устремлен на господина судью Степлтона. Он медленно выпрямился и взглянул поверх очков сначала на Гэмбла, а затем — на обвинителя.
— Это, безусловно, весьма знаменательное утверждение со стороны подсудимого, — начал он. — Я в весьма любопытном положении. Меня просят одновременно выступить в роли свидетеля и судьи. Если бы это дело разбирал один из моих коллег, обвиняемый, видимо, представил бы ту же позицию защиты и вызвал бы меня в качестве своего свидетеля. Я в некотором затруднении, но тем не менее я подтверждаю, что сказанное обвиняемым является правдой. В самом деле, я всю жизнь питаю некоторое предубеждение — признаю, это довольно глупо — против использования ставень и занавесок. Правда и то, что в буфете у меня хранится изрядное количество золотой и серебряной посуды, и по вечерам, если комната освещена, все это, вероятно, можно разглядеть с дороги. В данном случае я не придаю большого значения этим подробностям — заключенный мог выяснить их в любое время. Но, — и его светлость взял свою маленькую книжечку, — не могу не подтвердить, что упомянутые события действительно произошли в моем доме в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября и в точности так, как описал их обвиняемый. В тот вечер у меня ужинал и ночевал старый друг, месье Поль Лавонье, знаменитый французский ученый. Выглядел он именно так, как рассказал заключенный, — на нем был воротничок и богато украшенная звезда. Примерно в час ночи мне действительно послышался какой-то звук в саду, и я спустился в столовую, будучи одетым именно так, как описал обвиняемый. Вместе со мной спустился месье Лавонье, одетый в полном соответствии с описанием. Я действительно набросил пальто, зажег фонарь, который храню в холле, открыл парадную дверь и позвал проходящего мимо констебля. Тот осмотрел сад и не увидел ничего подозрительного. И по правде сказать, — продолжал его светлость с понимающей и веселой улыбкой, — я не думаю, чтобы человек, той ночью ставший свидетелем описанных событий в моем доме в Уимблдон-Коммон, мог в то же время совершить ограбление на севере Лондона. Возможно, он покинул Уимблдон сразу после того, как его спугнули в моем доме, в час ночи или около того, и направился на Авеню-роуд. Но как вы помните, господа присяжные, согласно показаниям мистера Тиррела, он лег в два часа ночи и проспал всего два часа, так как ему надо было успеть на поезд, отправляющийся с вокзала Кингс-Кросс. Таким образом, ограбление произошло между двумя и четырьмя часами ночи. В этот промежуток нет ни одного поезда из Уимблдона в город, и представляется невероятным, что обвиняемый мог бы до четырех утра преодолеть многомильный путь от моего дома, где он определенно был около половины второго, до Авеню-роуд. В данный момент я неофициально подтверждаю показания обвиняемого — в этой исключительной ситуации у меня нет другого выхода. Таким образом, обвинение базируется исключительно на отпечатках пальцев, и по этому вопросу я выскажусь чуть позже.
Судья взглянул на обвинителя:
— Есть ли у вас вопросы?
— Да, ваша светлость, — ответил ошеломленный барристер и повернулся к Гэмблу: — Почему вы не рассказали все это раньше?
— Потому что хотел рассказать все здесь, — парировал Гэмбл.
— Знали ли вы, что это дело будет разбирать его светлость?
— Нет, пока Дикинсон мне не сказал, когда меня передали суду, — ответил Гэмбл, указывая на детектива.
— Вы собирались вызвать его светлость в качестве свидетеля?
— А вы как думаете! — ухмыльнулся Гэмбл. — Еще бы.
— Почему вы не вызвали сюда вашего товарища из Уимблдона?
— Что? — воскликнул Гэмбл. — Выдать его за то, что он предложил мне работу? Нет уж, он весьма уважаемый человек, у него там магазинчик.
— Вы могли бы и не указывать, что этот уважаемый владелец магазина предложил вам работу! Вы могли бы вызвать его, чтобы он подтвердил, что большую часть ночи вы провели с ним в Уимблдоне, без объяснения причин. Чем еще вы можете доказать, что были в Уимблдоне?
Гэмбл, усмехнувшись, полез в карман своего жилета. После усиленных поисков где-то за подкладкой он выудил бумажку и передал ее судье.
— Вот! — произнес он. — Билет из Уимблдона до Ватерлоо. Контролеры его не забрали, а я не выбросил. Взгляните-ка на дату.
После некоторой консультации между судьей и стороной обвинения его светлость снял очки, неторопливо повернулся к присяжным и завел беседу об отпечатках пальцев. А Дикинсон тем временем хмурился и толкал своего коллегу, сидящего рядом, — он знал, что господин судья Степлтон весьма скептически относится к данной теории, не раз язвительно отзывался о ее приверженцах. Нетрудно было предположить, чем все закончится. Присяжные огласили вердикт «невиновен», и Гэмбл сошел со скамьи подсудимых свободным человеком. Он нашел Дикинсона и широко ухмыльнулся.
— Что я вам говорил, господин Умник? — Он скорчил рожу детективу. — Говорил я вам, что в этот раз вы сели в лужу?
— Умник здесь ты, — ответил Дикинсон. — Ты обвел вокруг пальца меня и всех остальных. Я бы не отказался дать тебе пятерку, чтобы узнать, как все было на самом деле.
Но Гэмбл лишь скорчил очередную рожу и отправился за вожделенной выпивкой.
Дикинсон был уверен, что Гэмбл каким-то образом одурачил суд и на самом деле именно он — виновник случившегося на Авеню-роуд. Но как Гэмблу удалось все это провернуть, он не понимал. Еще какое-то время детектив приглядывал за ним, и каждый раз при встрече Гэмбл насмешливо подмигивал ему. Гэмбл радовался не произошедшему эпизоду, а тому, что он завязал и Дикинсон теперь не сможет к нему прицепиться. Как бы пристально Дикинсон ни наблюдал за Гэмблом, ему не удавалось выяснить ничего нового.
Внезапно Гэмбл исчез с горизонта. Его не видели в обычных местах, он пропал бесследно. Когда с момента его исчезновения прошло уже некоторое время, до Дикинсона дошли первые сведения о нем, исходившие от одного из тех странных людей, что кружат между преступниками и их ловцами и, не принадлежа ни к одному из этих кругов, не обладают даже и той честью, что существует в воровском обществе. Этот человек, беседуя с Дикинсоном, внезапно свернул на интересовавший его предмет.
