Так думал Сергеев по дороге домой, слушая по радио, что на выборах отменили графу «Против всех». Он на выборы не ходил с третьего класса средней школы, когда его прокатили, не выбрав звеньевым в пионерском отряде, а дали жалкую должность санитара звездочки. Он запомнил и в демократию больше не верил. Люди по радио орали, что это наступление на права человека, имея в виду себя, но Сергеева это развеселило. Он по телевизору смотрел только «Новости» вместо юмора и сатиры. «Новости» заменяли ему все жанры, он смотрел их без звука и смеялся, как подорванный, придумывая свой текст.
Дома было тихо, он лег и стал листать телефонную книгу, чтобы найти какое-нибудь животное вместо лани, дабы совершить задуманное.
Он решил сыграть и провернул справочник номеров закрытыми глазами, выпала К. Он давно не видел ее, они познакомились в подмосковном пансионате на семинаре личностного роста, куда Сергеева послала корпорация. К. тоже была там, как потенциальный кадр на повышение в своей компании.
Они ходили на лекции и тесты, участвовали в деловых играх и пили вечерами, поднимая корпоративный дух. Все это сборище напоминало Сергееву школы комсомольского актива, где тоже читали лекции и где предавалась разврату передовая советская молодежь.
К., сверстница Сергеева, привлекла его своей естественностью и полным отсутствием пошлого жеманства и желания поиметь его и развести на отношения. Он узнал, что она не замужем — муж бросил ее год назад, стремительно разбогатев, ушел от своего прошлого в светлое настоящее, где ему никто не напомнит с упреком, кем он был, а станут аплодировать тому, кем он стал. Он ушел и оставил ей их первую квартиру в Марьине и дочь. В новой жизни они стали помехой, в новой жизни все должно быть новое — и дом, и жена, и дети.
К. отпустила его, не спорила, внутренне собралась и замерла, ничего уже не ожидая: ей в жизни приходилось терпеть, в детстве она жила с отчимом и с десяти лет мылась в ванной в темноте: он любил подсматривать из окна в кухне, а в 16 лет она уехала в Москву со своим бывшим мужем, где они пережили много всего, и вот он ушел, а она осталась.
Сергееву ее одиссея была интересна, как книга, — он перестал читать, как только их стало огромное количество, а читать нечего, многое он прочитал в прошлые годы. Он помнил, как потерял сознание в туристической поездке в Болгарию в 85-м году. Он увидел и купил все, что увидел, и пер чемодан с Булгаковым и Пастернаком, чем очень удивил тещу, которая ждала люрекс и кримплен, но ничего не получила.
Целую неделю Сергеев и К. провели вместе на заключительном банкете. Сергеев перебрал и совершил необдуманный поступок: позвал К. к себе в номер, и она пошла. Сумбурная ночь утолила буйные фантазии Сергеева, и он позволил себе все, о чем дома помыслить не мог. Покладистая и умевшая терпеть К. спровоцировала Сергеева: он заставил ее стать в эту ночь Клеопатрой и портовой шлюхой, такого свинства он себе до этого никогда не позволял, и ему понравилось. К. утром ушла, и на завтраке Сергеев встретил ее не без робости и легкого мандража. Ему было неловко за свои фантазии, но К. вела себя ровно, и Сергеев порадовался, что объясняться не потребовалось, взял телефон и уехал.
К. не очень удивилась поведению Сергеева ночью, она знала за собой этот грех, муж тоже вел себя подобно Сергееву — видимо, она невольно провоцировала мужчин на такое поведение. Сначала ее это расстраивало, но потом она и сама стала находить в этом удовольствие. Она хотела сказать Сергееву, чтобы он не парился по этому поводу, но не смогла. Ночь ушла, и вместе с ней растаяли, как сон, ее зыбкие надежды на продолжение этой связи. «Так бывает, — думала К., — у других и этого нет».
Сергеев набрал номер и услышал ее голос, ровный и бесстрастный. Они поговорили о пустяках. Прошло полгода после их встречи в пансионате, но с каждой новой ничего не значащей фразой у Сергеева возникало непреодолимое желание вернуться в ту ночь.
К. не требовала объяснений полугодовому молчанию и на его предложение приехать спокойно ответила, что не против, и продиктовала адрес.
Сергеев ехал в Марьино долго, напряженный и распаленный воспоминаниями, он летел, как снаряд, начиненный порохом желаний.
Он вошел в квартиру, там была кромешная темнота. К., взяв его за руку, привела в спальню, завязала ему глаза и раздела. Он опять стал тем, кем хотел, поняв в конце концов, кем был в прошлой жизни. Он чувствовал себя хищником, рвущим косулю в далекой стране, которую видел в любимой «Национальной географии».
Все закончилось под утро, стремительно и без слов. Он уехал домой, ошеломленный новым знанием о себе, заехал в ночное кафе, набрал гору еды и ел жадно, как солдат после боя.
Он давно потерял аппетит юных лет, когда влетал в дом после дворового хоккея и метал все подряд, не глядя в тарелку.
Он был пуст и одновременно полон, его голова была чиста, никаких сомнений и рефлексии. Он приехал домой, упал на кровать не раздеваясь и заснул. Проснулся он вечером к программе «Максимум», где показали сюжеты, которые не испугали. Он засмеялся, глядя на ведущего, которому, видимо, давно не давали.
Когда Тамаре исполнилось 40 лет…
Когда Тамаре исполнилось 40 лет, с ней что-то случилось. Муж ее, ровесник и приличный парень, был, на зависть знакомым, всем хорош, не страдал пороками, работал и выполнял супружеский долг с удовольствием. Сын, ее радость и солнце, учился и не беспокоил маму кризисами самоидентификации. В общем, жаловаться было не на что, но навалились смертная тоска и ощущение, что жизнь остановилась. Подруг Тамара не имела, выйдя замуж в двадцать лет, нашла все ответы в семье, и потребности излить душу постороннему человеку не было. Родственников из далекого города не привечала — не хотела обременять мужа людьми ей чужими, а ему тем более. Ей хватало денег, любви, маленькой квартиры и лифчиков из ларька в подземном переходе. Нет, нельзя сказать, что она была непритязательна, но принцип необходимости и достаточности ее полностью удовлетворял. Она не читала журналы «Караван» и «Сosmo», не интересовалась, как бил Валерию бывший муж и что ест на завтрак Алла П., — ей дела до них не было. По старой советской привычке она читала книжки не новые, а те, которые печатали в толстых журналах в ее юности и в ее мире, нежном и яростном. Новое время ее не испугало, она не поддалась новым соблазнам, сохранила лицо и душу в опоре на собственные силы.
Ее раздражал вой ровесников, что все плохо, а у Абрамовича хорошо, она, глядя на него, не думала, что у него так о’кей, она вообще не думала о нем, а заодно и о Буше, и принцессе Диане, и Николае Караченцове, который ей когда-то нравился в «Юноне».
Ее маленький мир из мужа и сына, их заботы и здоровье — вот что занимало ее 20 лет, и ей этого хватало. А теперь что-то случилось: она стала думать об этом и ничего не придумала.
С весны она перестала ездить с семьей на дачу, оставаясь дома, лежала в постели в жуткой тоске и депрессии. По новой моде она пошла к психоаналитику, но, увидев толстую несчастную женщину, которая за 600 рублей в час выслушает рассказы о чужих неприятностях, поняла, что неизвестно, кто кому должен помогать, и ушла, заплатив психологине за ее желание купаться в чужом дерьме.
В ту же ночь она быстро собралась, оглядев себя в зеркале, увидела в отражении стройную молодую женщину, еще без признаков разрушения и вполне милую. Она приехала в клуб эконом-класса, где все было как у больших, зато без понтов и узнаваемых лиц.
Музыка ей была незнакома, но она пошла на танцпол без стеснения: она посещала занятия по шейпингу и чувствовала себя неплохо. В перерыве возле стойки к ней подошел юноша в возрасте ее сына и заговорил с ней, как с девочкой: в темноватой атмосфере клуба он принял ее за объект и пытался ее обаять. Она сказала мальчику, что она тетя и он ошибся, но он настаивал и очень развеселил ее неуклюжими действиями, которые ей были приятны. Он проводил ее домой, взял телефон и вечером забомбил ее эсэмэсками, что хочет ее, и другими милыми глупостями, которые она не слышала двадцать лет.
В течение всего вечера она играла с мальчиком в игры, правила которых сама устанавливала, он рассказывал ей про свои желания, она смеялась, он снова звонил, и к ночи она позволила себя уговорить на свидание в кафе, которых стало видимо-невидимо.
Они сидели в кафе уже третий час, и она не решалась пойти с ним в гостиницу, проигрывая в голове, что ее там ждет. Она, собираясь на встречу, после душа придирчиво осмотрела себя в ванной, видимых причин для беспокойства не нашла, но трусы новые надела на всякий случай, и вот он наступил, этот случай. Она решилась и сказала:
— Ну пошли в твой придуманный рай!
Мальчик обрадовался, слегка занервничал, но старался держать себя в руках — с ногами он не справился, она заметила, что они у него дрожат.
