В общем, после того как Губу увезли в больницу, Лена оказалась в полной изоляции. Даже Рюшка перестала с ней общаться. Пару раз Осеневу таскали на разборки к начальнику колонии, у которого мозг вскипал от творившейся в подведомственном учреждении ерунды.
Хотя ерунда – не совсем то слово. Х…ня тут происходила, самая что ни на есть х…вая х…ня!!!
Сначала те две бабы, еле отписался, теперь – того хуже! Ожог рук четвертой степени, заключенной грозит ампутация, а как, что – никто не знает! Бред какой-то несут насчет Елены Осеневой, но не писать же в отчете: «Руки осужденной Слюсаревой сожгла с помощью магии осужденная Осенева»!
Само собой, Осенева все отрицает, еще и смотрит удивленно-насмешливо своими зелеными глазищами, мол, ты в своем уме, гражданин начальник? Что за пургу ты гонишь?
Хотя, если проанализировать события последних месяцев, именно с появления в колонии Елены Осеневой и начались все эти заморочки. Может, совпадение, а может…
Как бы там ни было, а надо попытаться добиться перевода этой зеленоглазой девицы в другую колонию. Другой вопрос – как сделать это самым безопасным для собственной задницы способом? Ведь связи у родителей этой Осеневой нехилые, не супермега, конечно, но и не шелупонь с окраины.
Вот если бы…
Начальник колонии и сам толком не знал, что именно «если бы», но ему на помощь совершенно неожиданно пришли сами зэчки. На стол легло коллективное письмо женщин, живущих в одном бараке с Осеневой с просьбой срочно убрать Ведьму куда подальше. Иначе они объявят голодовку. Подписались все без исключения заключенные.
Ну вот, теперь можно и в управление ФСИН рапорт писать. Кому нужен лишний шум с голодовкой, за это пистон вставят не только собственно начальнику колонии, но и областному руководству.
Лена ничего не знала об ультиматуме соседок по бараку. Да и откуда узнать, если от нее шарахались, как от чумной. В столовой Лена сидела одна, на работу ходила одна, если пыталась с кем-то заговорить – отвечали, но односложно. И в глаза старались не смотреть.
Нельзя сказать, чтобы девушка особо переживала по этому поводу. Ну да, приятного мало, но до открытых пакостей и вредительства дело пока не доходило – они просто боялись вредить Ведьме, себе дороже.
А так – никто не пристает с расспросами, не мешает тренироваться, не любопытствует, зачем Ведьма берет в библиотеке все, что хоть как-то связано с духовным самосовершенствованием, йогой, медитацией и прочей непонятной и мало кому в колонии нужной чепухой.
Правда, Лена брала не только специальные книги, для подпитки измученной души она читала классику – и прозу, и поэзию. И современных авторов тоже.
Особенно по душе ей пришлись стихи ее тезки, Елены Ярмолович. Небольшая книжка в стильной черно-белой обложке была так затрепана и зачитана, что становилось ясно – эти стихи легли на душу не только Осеневой.
Некоторые строки сами собой запомнились, и Лена порой ловила себя на том, что во время тренировок, отжимаясь или подтягиваясь, она шепчет в ритм:
Руби канаты!Отчалить! Быстро!Мы здесь чужие!Нам нет здесь близких!Руби канаты!Бегом на выстрел!Волной умыли,А чтоб нам чисто!Сорвались двериС петли не мертвой,По следу зверяМозоли стерты.Сорвались в море.Прощай, наш берег!Нас нет – не горе,Мы есть – не верят!Руби наотмашь,Чтоб не догнали!Не верят – бог с ним,Не очень ждали!Руби, не мешкай!Пока мы спали,Решили – гоним!И нас погнали!
Она шептала эти рубленые строки снова и снова, а зэчки думали – колдует…
И страха становилось все больше. А еще – злобы. И даже ненависти.
Отдававшейся в душе Лены физической болью. И она снова брала в библиотеке томик Толстого или Тургенева.
И лечила душу.
Глава 11
А тут приходят и снова к начальнику колонии зовут. Ну сколько можно? Что еще он хочет узнать? Ничего нового Лена поведать этому упитанному обладателю вечно потных темных подмышек не собиралась. Даже если беседа будет задушевной, с чаем, лимоном и горкой сушек на блюдечке.
Хотя сушки Лена любила. С детства. Папа научил ее хрупать маленький кругляш ладонью и бросать потом изогнутые кусочки в чай. Они немного разбухают, пропитываясь сладкой коричневой жидкостью, и потом так здорово вылавливать их ложкой и жмуриться от удовольствия!
Эту маленькую радость детства Лена пронесла через студенческие годы, заботливо упаковала ее в ментальный сундучок самого необходимого, уезжая в Москву, а там, в интравертном мегаполисе, чай с сушками порой был единственным блюдом в суточном меню. Поначалу. Когда завоевание Москвы только начиналось.
Но и потом, когда Лена успешно допрыгала по карьерной лестнице до более чем приличного дохода и у нее появились квартира, машина и дача (будь она неладна!), чай с сушками не отправился в кладовку памяти.
Поэтому мама с папой и притащили увесистый пакет с сушечным ассорти: и ванильные там были, и простые, и с маком, и…
Но все «и» уже закончились, сколько Лена ни растягивала удовольствие. И Осенева совсем не отказалась бы от угощения у начальника колонии.
Правда, до сих пор он не рвался поить головную боль но имени Елена Осенева чаем-кофием, но кто знает? Никогда не поздно начать, верно?
Но толстяк – как всегда, в пропотелой форме – явно не собирался начинать. Во всяком случае – распивать чаи с зэчкой. Может, что другое, например, бег трусцой по утрам или выпиливание лобзиком произведений искусства, начальник колонии и собирался. Начать.
Но однозначно не задушевные беседы с Ведьмой.
Хотя настроение у него было явно позитивное: утонувшие в лице глазки сияли, помидорные щеки сдавливала радостная улыбка, пухлые ладони радостно потирали друг дружку.
Эти трущиеся ладошки были первым, что заметила Лена, когда вошла в кабинет начальника колонии. И инстинктивно сморщилась, ожидая противного, режущего слух скрипа – потел толстяк весь. Целиком. И руки не были исключением.
А если еще учесть один ма-а-аленький смердючий факт из личностных характеристик этого бравого офицера внутренних войск – он явно пренебрегал выдумками западных буржуев, гнусной химозой, именуемой дезодорантом, – перекосило осужденную Осеневу более чем заметно.
Но бурлящий позитивом начальник колонии на гримасы зэчки внимания не обратил, наоборот, при виде Лены он засиял еще сильнее, цветом лица и шевелюры подтвердив народное сравнение с медным тазом, и, откинувшись на спинку удобного, а главное – прочного кресла, зарокотал:
– А-а-а, пришла, наконец! Ну проходи, присаживайся!
– Осужденная Елена Осенева, статья… – заученно начала скороговорку Лена, но толстяк прервал ее:
– Да ладно тебе, осужденная Елена Осенева, не тарахти. Садись!
– Уже! – браво гаркнула Лена, преданно таращась в середину начальственного лба.
– Что – уже?
– Уже сижу. Статья…
– Да хватит придуриваться, садись вон на стул и слушай. Молча! – предупредительно гаркнул толстяк, прихлопнув ладонями по столу.
Как и следовало ожидать, на поверхности стола появились мокрые отпечатки. Лена мысленно порадовалась, что благосклонность начальства не распространилась до пожатия руки этому типусу.
– Так вот, – начальник вытащил из верхнего ящика стола папку, открыл ее и начал перебирать собранные там бумаги, – я тебя вызвал для того, чтобы сообщить о твоем переводе в другую колонию.
– В другую? – искренне удивилась Лена. – А по какой причине? Эту что, расформировывают? Или половую принадлежность решили сменить?
– Чего? – слегка закосел начальник. – Какую еще половую принадлежность? Ты о чем это? Ничего я менять не собираюсь! Сдурела, что ли?
– Да не вы, а колония! Я имела в виду смену женского профиля этого пенитенциарного учреждения на мужской. Зэчек на зэков. Хотя насчет смены пола я бы на вашем месте не горячилась, а хорошенько подумала.
– В смысле? – все сильнее окосевал толстяк.
– А из вас очень симпатичная женщина может получиться. Эдакая аппетитная секси, знойная женщина, мечта поэта.
– Думаешь? – автоматически ляпнул начальник, а потом его и без того красное лицо начало багроветь, постепенно приобретая фиолетовый оттенок. – Молча-а-ать! Ты что себе позволяешь, сучка?! Совсем страх потеряла?! Думаешь, если тебя переводят, так штрафной изолятор тебе не грозит?! Да ты… да я тебя…
Позитив в одно мгновение сменился шквалом негатива, толстяк вскочил так резко, что его кресло испуганно откатилось назад, врезавшись спинкой в стену. А хозяин начальственного трона забегал по кабинету, осыпая Лену отборнейшим, даже где-то виртуозным матом, брызжа слюной и топая ногами.
На шум примчался охранник, но был послан не менее виртуозно и в том же направлении.
Лена с интересом смотрела на неожиданное представление, не испытывая даже намека на страх. А что он мог сделать, этот потнючий псих? Максимум – отправить в ШИЗО, да и то вряд ли. Раз есть приказ о переводе в другую колонию, задерживать у себя осужденную означает писать кучу объяснительных.
