Описание Милана доктором Бёрни самое интересное после записок Ивлина, но я думаю, что лучше всего воспоминания другого члена кружка Джонсона — миссис Трэйл,[18] которая, выйдя замуж за Пьоцци, посетила Милан зимой 1785 года. Приехала она в унылый ноябрьский день и заметила, как, впрочем, и другие путешественники, что итальянский темперамент сильно зависит от солнца: стоит пойти дождю, и люди впадают в отчаяние. Во время ее визита было не только сыро, но и холодно. Дождь сменился снегом. «Но пусть даже ночью выпадет четыре фута снега, — писала она, — утром вы не увидите ни одной снежинки, так тщательно бедняки и заключенные убирают его и сбрасывают в канал, огибающий город». Дамы ходили в церковь и театр в меховой обуви, украшенной золотыми кисточками, а бедные женщины «бегали по улицам, держа в руке маленький глиняный горшочек, в котором пылал огонь». Миссис Трэйл побывала на нескольких важных званых обедах. «Обед состоял из одиннадцати блюд и одиннадцати закусок. Лакею надо было платить по шиллингу в день, как нашим рабочим, а расплачивались с ними вечером по субботам. Восемь слуг — обычное число для дома, из них — шестеро мужчин, в том числе четверо — в ливрее. Когда наступает вечер, — продолжает она, — презабавно смотреть, как все они важно идут домой; вы можете умереть ночью, и вам никто не поможет, хотя целый день вас окружают разряженные слуги». Все эти ливрейные лакеи были ужасными снобами. Выйдя как-то раз из церкви, миссис Пьоцци засмотрелась на модно одетую женщину, шедшую в сопровождении двух лакеев. Она спросила у своего слуги, как зовут женщину. «„Non е dama“,[19] — ответил слуга, презрительно усмехнувшись моей наивности. Я подумала, что она, должно быть, чья-то содержанка, и спросила, так ли это. „Прости меня, господи, — ответил Петр, смягчившись, — сердечные дела не могут унизить человека. Она жена богатого банкира. Вы сами поймете, — добавил он, — если посмотрите внимательно: слуги не несут за ней бархатную подушку, на которую преклоняют колени, а на ливрее и на кружевах нет гербов. Какая из нее леди!“ — повторил он с невероятным презрением». Миссис Пьоцци продолжает: «Никогда еще за всю свою жизнь я не слышала столько разговоров о происхождении и семье с тех пор, как приехала в этот город». Все это результат двухсотлетнего испанского влияния.
Когда миссис Пьоцци приехала в Милан, шандалы и фонари начали исчезать. При ней даже арестовали человека за то, что он разбил новую уличную лампу. «Поставили лампы недавно, — писала она, — с намерением осветить городские улицы, как это делают в Париже»; а он, похоже, имел желание оскорбить эрцгерцога, что было воспринято в качестве политической акции. Миссис Пьоцци, как и доктор Бёрни, пришла в восторг от экипажей на Корсо, но описала она их лучше и подробнее. «Огромные, в большинстве своем черные лошади, с длинными хвостами, высоко вскидывают передние ноги. Крупы спрятаны под упряжью из богато украшенной красной марокканской кожи, вожжи белые. Ко всему этому великолепию прибавьте большую шкуру леопарда, пантеры или тигра — полосатую или пятнистую, такую, какой задумала их природа. Шкуры эти надежно закреплены на лошади и украшены блестящими золотыми кисточками, кружевом и прочим. Возница в ярко-алом платье, отороченном медвежьим мехом, — короче, зрелище великолепное». Наполеон избрал Милан в качестве столицы Цизальпинской республики. Таковой он и оставался на протяжении семнадцати лет, с 1797 по 1814 год. В этот период, разумеется, английских путешественников здесь не было. Взглянуть на любвеобильных французских офицеров в красных ложах театра Ла Скала мы сможем, ознакомившись с первыми страницами дневников Стендаля. Затем пришло Ватерлоо и возвращение австрийцев. В начале девятнадцатого столетия Милан увидели Сэмюэль Роджерс, леди Морган, Байрон и Шелли. Несносный молодой доктор Байрона — Полидори — поссорился в Ла Скала с австрийским офицером. Кончилось это тем, что доктора выставили из города. Байрон написал Томасу Мору из Милана, прося его о снисхождении к пожилому человеку. Байрону в то время не исполнилось еще и двадцати девяти лет.
Стендаль обожал постнаполеоновский Милан, ему нравился даже запах навоза на его улицах. За белыми мундирами австрийских офицеров аристократы-конспираторы в бархатных ложах Ла Скала, одетые в вечернее платье, за мороженым и шербетом шепотом поверяли друг другу опасные секреты. В удобной оперной атмосфере первые революционеры обменивались символическими знаками, отказавшись при этом от ритуала выжигания древесного угля. Байрон сделался карбонарием, и маркиза Ориго, изучавшая во время работы над книгой «Последняя привязанность» отчеты полиции многих итальянских городов, была уверена, что поэт был вовлечен в революционную деятельность куда больше, чем полагало большинство его биографов. «Если бы он задержался в Италии еще на несколько лет, — писала она, — и получил пулю санфедиста во время восстания 1831 года, то сделался бы национальным героем не Греции, а Италии».
9
Многие столетия Миланский собор вызывает изумление. Даже у тех путешественников, которые видели самые большие храмы мира. Это — одно из самых могучих и пышных готических зданий. Огромное количество святых: «Их больше, чем в немецком герцогстве», — сказала княгиня Ливен — словно скалолазы, облепило бесчисленные шпили. Вы видите их повсюду на головокружительной высоте, и первая мысль, которая приходит вам в голову, что это клумба со слишком разросшимися люпинами и что их не мешало бы проредить. И на самом деле удивительно, что этого пока не произошло, особенно когда вспоминаешь о свирепых зимних ветрах, дующих с Альп в долину реки По.
Но стоит вам побывать в Милане короткое время, и вы ни за что не согласитесь убрать шпиль или лишиться хотя бы одного святого. Что за магия заключена в этой каменной громаде, отчего она становится вам так мила, сказать не берусь, однако таковы факты. Скоро вы и сами понимаете, отчего все жители Милана обожают свой собор. Все заходят туда, словно в деревенскую церковь. Входя в собор, человек переносится от шума и тревог современного города в тишину и спокойствие вечных ценностей. Собор, словно большой прохладный лес, стоящий в центре Милана, в котором можно найти приют — укрыться от палящего солнца и от надоедливых людей.
С величиной и таинственным мраком его ничто не может сравниться. Я не припомню даже в Испании, стране с огромными темными храмами, более массивного и сумрачного собора. Колонны нефа потрясают фантастической высотой. В пасмурный день ты пробираешься, словно потерявшийся в лесу карлик, ориентируясь на отдаленный свет свечей, словно на слабый огонь в избушке лесника. Кажется, что сумрак северного леса воплотили в камне и перенесли его потом через Альпы. Шелли был зачарован зданием — как снаружи, так и внутри — и нашел в соборе одно-единственное место, за высоким алтарем, где, как он думал, следует читать Данте. Должно быть, зрение у него было исключительным.
