Короче говоря, усилиями двух молодых женщин с Пирошникова было снято пальто, а сам он был уложен на раскладушку, но не в комнате Наденьки, а в соседней, где сейчас никто не живет. Проснувшись утром, Наденька его уже не нашла и предположила, что он благополучно ушел, но его возвращение, да вдобавок с таким ошеломленным видом, навело ее на мысль о достопамятной лестнице, с которой ей, увы, приходилось уже сталкиваться.
— А она еще придет? Наташа… — спросил Пирошников, изо всех сил пытаясь припомнить лицо своей вчерашней знакомой, проявившей о нем такую заботу, но опять-таки не вспоминая ничего, кроме шапочки и длинных волос.
— Да, — ответила Наденька, тонко улыбаясь. — Я ей звонила. Она придет сегодня же.
— Может быть, с ней мне и удастся…
— Это было бы прекрасно, — сказала Наденька и отвернулась к подоконнику, где стояли кастрюльки. Она поочередно приподняла крышечки, заглянув в каждую кастрюльку, потом, будто вспомнив что-то, спросила: — Так что же у вас произошло с дядей Мишей?
— Понимаете, он посчитал меня сумасшедшим — видимо, так. Я на него не в обиде, каждый на его месте… Я пытался вылезти через окно. Ну, а потом еще я ему рассказал кое-что.
— Через окно? — рассмеялась Наденька. — Господи, какой ты неразумный человек! Неужели ты думаешь, что таким способом тебе удастся освободиться?
— А как мне удастся? — в свою очередь спросил Пирошников, делая особое ударение на вопросе. — Как ушел Георгий Романович? Скажите, я хочу знать. Он мне сам не ответил.
Наденька нахмурилась и нехотя сказала, что способ Георгия Романовича, по всей вероятности, не слишком хорош для Владимира, то есть, по существу, повторила слова самого Георгия Романовича.
— Что же это? Тайна? — воскликнул молодой человек, подступая к Наденьке и желая, должно быть, вырвать эту тайну, но она скользнула к двери и высунулась в коридор, чтобы вызвать бедного дядюшку, который истомился в обиде и неизвестности. Раздосадованный Пирошников встретил вошедшего родственника не слишком приязненным взглядом, но затем смягчился, вспомнив, что в скором времени должна прийти неизвестная Наташа, с которой он, помимо своей воли, уже связывал какие-то надежды.
Наденька же, усадив дядю и не дав ему опомниться, заявила, что хочет сразу же рассеять все недоразумения, потому как жить им всем придется вместе. Она четко и внушительно проговорила в лицо оторопевшему дядюшке, что все рассказанное Владимиром есть чистая правда, что она просит дядюшку отнестись к этому спокойно и не принимать Владимира за тронувшегося человека; что, наконец, она имеет сказать им обоим одну важную вещь.
Дядюшка, как понял по его лицу Пирошников, ни на секунду не усомнился, что вся речь Наденьки была направлена на успокоение не его, а молодого человека, то есть продолжается игра, долженствующая убедить Пирошникова в том, что к нему относятся как к нормальному человеку. И он охотно принял правила игры и рассыпался перед Владимиром в восклицаниях — он-де никогда и не думал! да как могли предположить! да он всему верит! и прочее, и прочее.
Пирошников криво усмехнулся, но дядюшкины излияния принял. Тогда Наденька сообщила им ту самую вещь, о которой было упомянуто. Она состояла в том, что Наденька возымела намерение привести в свою комнату еще одного человека. Человек этот был мальчик лет пяти, Наденькин пациент, которого она любила больше других своих пациентов и который до недавнего времени жил с матерью, не имевшей мужа. Однако совсем недавно эта женщина вышла замуж, и мальчик не то чтобы стал совсем уж лишним, но вроде того. Наденька поняла это сегодня, посетив больного Толика (так звали мальчика) и выслушав сетования матери на тесноту, занятость и тому подобное. Еще более убедили ее в этом глаза мальчика, в которых она прочитала обиду и горе, поэтому, почти не раздумывая, Наденька предложила взять его к себе, на что мать Толика недоверчиво, но согласилась, заметив, что оно и кстати, поскольку она с мужем собралась куда-то уезжать, а Толик был к тому единственным препятствием.
Все это Наденька изложила ровным и спокойным голосом, но Пирошников заметил, что в глубине души она волновалась, в особенности в том месте, где говорила о больном ребенке. Дядюшка вздохнул и сказал, что будет ей трудно, ох как трудно. Наденька улыбнулась каким-то своим мыслям и сообщила, что она сейчас же и приведет мальчика, а потом уж они все вместе поужинают.
Она мигом оделась и упорхнула, пообещав быть через полчаса, а Пирошников с дядюшкой некоторое время молчали, обдумывая каждый свое. Пирошников стоял напротив стены, где развешаны были детские фотографии, и обозревал их, стараясь угадать, есть ли тут лицо несчастного мальчика. В конце концов он остановил свой выбор на фотографии ребенка с темными и широко расставленными глазами, напряженно смотревшими прямо перед собою, и подумал, что такого мальчика тяжело будет Наденьке приблизить к себе и, как говорят, приручить. Его наблюдения прервал дядюшка, сидевший на диване под фотографиями и обозревавший в свою очередь Пирошникова.
— Вот что, Владимир, хочу я тебе сказать… — начал он с наигранным добродушием. — А не сбегать ли нам пока в магазин за винцом, а? У меня в чемодане белая имеется, боюсь только, Надюшка пить не будет. А, к примеру, портвейн очень даже хорошо…
Ох уж этот мудрый дядюшка! Сказал он это с ленцой, вроде бы и забыв про пунктик Владимира, про лестницу эту треклятую, рассчитав, должно быть, что именно так, исподтишка, он избавит его от навязчивой идеи, мимоходом как бы, по забывчивости. Дядюшка даже потянулся слегка, давая понять, что не очень настаивает, можно и не ходить; и глаза чуть прикрыл, однако наблюдал за молодым человеком очень внимательно, готовый ко всяким неожиданностям, если вдруг слова его заденут Владимира и напомнят ему нехорошее.
— А почему бы и нет? — с готовностью отозвался Пирошников, предвкушая ослепительное мщение.
После того, что произошло сегодня, он окончательно уверился в свойствах лестницы и знал наверное, что никакой дядюшка с нею не справится, а потому, желая проучить последнего, принял предложение и продемонстрировал полное при этом простодушие. Дядюшка бросил на Пирошникова обеспокоенный взгляд, но не заметил никакой игры и, обрадованный этим, засуетился, доставая деньги и натягивая пальто и шапку. Пирошников тоже оделся, и они вышли в коридор, причем дядюшка положил руку на плечо Владимиру и без остановки что-то говорил, стараясь, должно быть, отвлечь его внимание. Незадачливый психиатр рассказывал о том, как он доехал, с кем встретился по дороге и тому подобное, нисколько не ожидая последующего страшного поведения лестницы.
— Какой это у нас этаж? — спросил Пирошников как бы невзначай, когда они вышли на лестничную площадку.
— Да вроде бы пятый… — ответствовал дядюшка, насторожившись.
— Ну-ну…
Дядюшка засопел и только крепче стиснул руку молодого человека. Так они прошли в молчании до площадки, которая, по всем расчетам, должна была быть площадкой первого этажа, и спустились еще ниже. Дядюшка убыстрил шаг, подталкивая Пирошникова; дважды им встретились какие-то люди, не спеша поднимавшиеся вверх, и они пропустили их, прижимаясь к стене, поскольку лестница была узка. Наконец дядюшка с Владимиром вновь достигли двери Наденькиной квартиры, и тут Пирошников, желая продемонстрировать эффект, сказал:
— А вот и наша дверь, прошу убедиться!
Эффект был, надобно признать, очень сильный. Дядюшка, побагровев, притиснул Владимира к этой самой двери и с ненавистью прокричал ему в лицо:
— Ах вот ты как! Фокусы на мне производишь?!
— Какие фокусы? — пожал плечами Пирошников.
— А вот такие! — И дядюшка, не дав молодому человеку опомниться, вновь повлек его вниз, неуклюже перепрыгивая через ступеньки и чертыхаясь, словно надеясь таким образом избежать наваждения, но через положенное время оба они, тяжело дыша, стояли у той же двери, которая в этот момент сама собою стала медленно отворяться, так что дядюшка даже отпрянул от нее, ожидая Бог знает чего. Лоб его покрылся по2том, из-под шапки выбились редкие волоски, прилипшие ко лбу, — лик его, как писали в классической литературе, был ужасен. Однако все объяснилось просто. Дверь была отворяема бабкой Нюрой, которая давно уже маялась в любопытстве касательно возни на лестнице. Она выглянула в щель, предварительно надев дверную цепочку, и увидела знакомого ей молодого человека в неловкой позе рядом с неизвестным мужчиной. Пронзительным голосом и нараспев бабка Нюра произнесла несколько фраз, смысл которых сводился к выяснению происходящего перед дверью.
— Да не волнуйтесь вы, Анна Кондратьевна! — досадливо отмахнулся Пирошников. — Это Наденькин дядя. Мы с ним идем в магазин.
Старушка охнула и провалилась. За дверью раздался звук снимаемой цепочки, после чего все смолкло. По всей вероятности, бабка затаилась по ту сторону, вся обратившись в слух.
