Мэтью, низенький, худой, с ярко-голубыми глазами, очень серьезный, был городским хирургом-цирюльником. До сих пор он почтительно держался позади, но теперь вышел вперед с кожаным чемоданчиком, в котором хранил дорогостоящие острые ножи. Антоний, не высоко ценивший Мэтью, спросил у Иосифа:
— Что этот здесь делает?
— Они знакомы, рыцарь послал за ним.
Антоний обратился к Томасу:
— Если хотите, чтобы вас лечил мясник, почему пришли в госпиталь аббатства?
На белом лице рыцаря мелькнуло подобие улыбки, но сил ответить, судя по всему, не было. Мэтью, очевидно, не испугала презрительная реплика Антония, и он уверенно сказал:
— На полях сражений я видел много подобных ран, отец-настоятель. Лучшее лечение самое простое: промыть рану теплым вином, затем туго перевязать.
Он только на первый взгляд казался почтительным.
— Интересно, а у наших двух молодых монахов есть мнение по этому вопросу? — спросила мать Сесилия.
Антоний нетерпеливо повел плечами, но Годвин понял ее намерения. Это экзамен. Наверно, все-таки его соперник в борьбе за деньги — Савл. Но ответ лежал на поверхности, и он ответил первым:
— Брат Иосиф изучал древних и, несомненно, знает больше. Я думаю, Мэтью даже не умеет читать.
— Умею, брат Годвин, — возмутился тот. — И у меня есть книга.
Антоний рассмеялся. Цирюльник с книгой — все равно что лошадь в шляпе.
— И что же за книга?
— «Канон» Авиценны, великого мусульманского врача. Перевод с арабского на латынь. Я ее прочел всю, медленно.
— И ваше средство предлагает Авиценна?
— Нет, но…
— Так чего же вы хотите?
— Я очень многому научился во время военных походов, когда лечил раненых, даже больше, чем из книги, — упорствовал Мэтью.
— Савл, а ты что думаешь? — спросила мать Сесилия.
Годвин был уверен, что Белая Голова даст такой же ответ и спор будет исчерпан. Тот нервничал, робел, но все же произнес:
— Может быть, цирюльник и прав. — Годвин обрадовался: Савл встал не на ту сторону. — Метод брата Иосифа, возможно, больше годится для травм, возникающих в результате защемлений или ударов. Такое случается у нас на строительстве… Тогда кожа и мышцы вокруг раны повреждены, и если преждевременно ее закрыть, дурные соки могут остаться в организме. А это чистый разрез, и чем скорее закроется, тем скорее наступит выздоровление.
— Глупости, — бросил аббат. — Как же городской цирюльник может быть прав, а ученый монах — нет?
Годвин подавил торжество. Дверь распахнулась, и вошел молодой человек в облачении священника. Годвин узнал Ричарда Ширинга, младшего сына графа Роланда. Он небрежно, почти невежливо кивнул настоятелю, настоятельнице, подошел прямо к кровати и обратился к рыцарю:
— Что, черт подери, произошло?
Лэнгли с трудом поднял руку, давая понять, чтобы Ширинг наклонился, и зашептал ему в ухо. Отец Ричард потрясенно отпрянул:
— Не может быть!
Томас вновь попросил его нагнуться и снова что-то зашептал. И опять Ричард вскинулся и спросил:
— Но зачем?
Раненый молчал. Ричард поджал губы:
— Это не в наших силах.
Томас кивнул в подтверждение этих слов.
— Вы не оставляете нам выбора.
Рыцарь слабо покачал головой из стороны в сторону. Ширин г обратился к аббату Антонию:
— Сэр Томас желает стать монахом этого аббатства.
Наступило недоуменное молчание. Сесилия оправилась первая:
— Но он убивал!
— Да ладно вам, это прекрасно известно, — нетерпеливо отмахнулся Ричард. — Бывает, что воины оставляют поле брани ради молитвы о прощении грехов.
— Может быть, в старости, — пожала плечами Сесилия. — Но ему нет и двадцати пяти. Он чего-то боится. — Мать-настоятельница твердо посмотрела на Ширинга. — Его жизни что-то угрожает?
— Умерьте свое любопытство, — грубо ответил Ричард. — Томас хочет стать монахом, а не монахиней, это не ваша епархия. — Неслыханная дерзость по отношению к настоятельнице, но графский сын мог себе это позволить. Ширинг повернулся к Антонию: — Дайте разрешение.
— Аббатство бедствует, и принимать еще монахов… Вот если бы был внесен дар, который покроет расходы…
— Не волнуйтесь.
— Он должен соответствовать нуждам…
— Не волнуйтесь!
— Прекрасно.
Сесилия настороженно спросила у Антония:
— Вы знаете об этом человеке что-то такое, чего не говорите мне?
— Не вижу причины ему отказывать.
— Почему вы решили, что он искренне раскаивается?
Все посмотрели на Томаса. Тот закрыл глаза. Антоний вздохнул:
— Он докажет свою искренность, став послушником, как и все прочие.
Сесилия не скрывала недовольства, но, поскольку глава братии не просил у нее денег, ничего не могла поделать.
— Наверно, пора обработать рану, — заметила она.
— Он отказывается от услуг брата Иосифа, поэтому мы и пригласили отца-настоятеля, — объяснил Савл.
Антоний наклонился к раненому и громко, словно обращался к глухому, проговорил:
— Вы должны согласиться на лечение, предписанное братом Иосифом. Он знает лучше. — Рыцарь, судя по всему, потерял сознание. Антоний повернулся к Иосифу: — Он не возражает.
Мэтью Цирюльник воскликнул:
— Человек может потерять руку!
— Вам лучше уйти, — бросил ему Антоний. Рассерженный Мэтью вышел. Аббат обратился к Ричарду: — Вы не зайдете ко мне на бокал сидра?
— Спасибо.
Уходя, аббат велел Годвину:
— Останься, помоги матери-настоятельнице. Зайди ко мне перед вечерней сообщить, как дела у рыцаря.
Обычно Антоний не беспокоился о больных. Несомненно, к Томасу Лэнгли он испытывал особый интерес. Годвин смотрел, как брат Иосиф накладывает мазь на руку рыцарю, так и не пришедшему в сознание. Молодой человек надеялся, что заручился поддержкой Сесилии, дав правильный ответ на медицинский вопрос, но ему очень хотелось получить ясный ответ. Когда брат Иосиф закончил и аббатиса обмывала Томасу руку розовой водой, он поинтересовался:
— Я рассчитываю, вы согласитесь на мою просьбу.
Настоятельница жестко на него посмотрела.
— Могу тебе сообщить, что решила дать деньги Савлу.
Годвин был потрясен.
— Но я же ответил правильно!
— Вот как?
— Вы что, согласны с цирюльником?
Монахиня подняла брови.
— Не собираюсь отвечать на твои вопросы, брат Годвин.
— Простите, — тут же поправился он. — Я, должно быть, не понимаю.
— Вижу.
Если уж настоятельница стала говорить загадками, нет смысла ее расспрашивать. Годвин отвернулся, дрожа от недоумения и обиды. Она дает деньги Савлу! Может, потому что он родственник графа? Да нет, вряд ли, аббатиса довольно независима. Наверно, чашу весов перевесила показная набожность Савла. Но Белая Голова никогда никого за собой не поведет. Выброшенные деньги. Годвин думал, как лучше сообщить новость матери. Родительница придет в бешенство, но кто у нее окажется виноват? Антоний? Он сам? Знакомый страх сковал его, когда неудавшийся студент представил себе гнев Петрониллы. И в этот момент она вошла в госпиталь через дальнюю дверь — высокая женщина с широкой грудью. Мать перехватила взгляд сына и остановилась у входа. Он шел к ней медленно, обдумывая слова.
— Тетка Роза умирает.
— Да благословит Господь ее душу. Мать Сесилия говорила мне.
— Ты так переживаешь? Тебе же было известно, как она плоха.
— Это не из-за тетушки Розы. У меня плохие новости. — Годвин сглотнул. — Я не еду в Оксфорд. Дядя Антоний не хочет платить за учебу, и мать Сесилия тоже мне отказала.
К его огромному облегчению, родительница не расшумелась, хотя губы ее искривились в мрачной усмешке.
— И почему же?
— У него нет денег, а она посылает Савла.
— Белую Голову? Из него ничего путного не выйдет.
— Ну, по меньшей мере этот всезнайка собирается стать врачом.
Петронилла заглянула сыну в глаза, и он вздрогнул.
— Полагаю, ты завалил все дело. Тебе следовало прежде поговорить со мной.
Годвин испугался, что теперь мать не свернет с этой темы.
— Почему это я все завалил? — запротестовал он.
— Сначала мне нужно было поговорить с Антонием. Я бы сумела его расположить.
— Все равно отказал бы.
— А прежде чем говорить с Сесилией, нужно было узнать, есть ли еще желающие. Тогда до разговора с ней ты мог бы копнуть под Савла.
— Но как?
— Должны же у него быть недостатки. Узнал бы какие и обратил на них внимание Сесилии. А уже потом, когда у нее открылись бы глаза, подошел к ней сам.
Годвин понял, как это правильно.
— Я не думал об этом, — признался он, опустив голову.
Подавляя раздражение, Петронилла продолжила:
— Нужно готовиться к таким вещам, как графы готовятся к сражениям.
