Жить… Разве это жизнь? Пусть сегодня, кажется, пронесло, беда миновала, но кто может поручиться, что пронесет и завтра? Ох, этот вечный липкий страх, эта бесконечная, никогда не утихающая тревога! С ней нельзя свыкнуться, невозможно отмахнуться от нее… Вечный страх, вечное сосущее тягостное ощущение под ложечкой… Разве это жизнь?..
Влад несколько раз глубоко вздохнул и еще крепче прижался к столбу.
«Дилия! – вдруг грохотнуло в голове. – Что с Дилией? А что если она не успела?..»
Он, оскальзываясь, поспешно спустился по мокрым штырям и, набрав в грудь побольше воздуха, прыгнул в воду.
* * *
Сухой диван и сухая одежда – это было как раз то, что нужно. Если бы только не болела ступня. Влад подвернул ее, поскользнувшись на мокром мраморе собственного двора. И еще в спальне пахло сыростью, хотя слуги уже старательно выбрали тряпками воду, залившую весь первый этаж, и распахнули окна. И не работала ни одна электророзетка, так что Бату пришлось нагревать утюг на плите и гладить промокший домашний халат хозяина – вода добралась и до бельевых шкафов. И не только до шкафов.
Влад, поморщившись, потер ноющую ступню и вновь откинулся на подушки.
Подушки не пострадали от потопа, хотя тоже попахивали сыростью, и Влад подумал, что диван его все-таки не подвел; хороший у него был диван, с высокими ножками, да еще установленный на возвышении – целых четыре ступеньки, покрытых мокрым ковром. Надо было приказать слугам снять ковер и вынести сушить во двор. Влад протянул руку к звонку, но вспомнил, что звонок не работает – электромонтеры еще не добрались до этого квартала, у них сейчас хватало хлопот. Кричать Бату, а тем более вставать и идти за ним Владу не хотелось. Ничего ему не хотелось.
Но он почему-то был уверен, что в семь часов пойдет на кулачные бои.
Даже вопреки собственному желанию. Он знал, что ему непременно нужно быть на кулачных боях.
Спальня казалась ему непривычно просторной и неуютной, хотя вся мебель, вроде бы, стояла на своих местах. Влад долго не мог понять, в чем дело, и наконец сообразил: просто слуги сняли и унесли мокрые шторы с окна – только и всего.
Он лежал среди сырости, плотно запахнувшись в халат и обхватив себя руками за плечи, лежал и смотрел в окно, за которым равнодушно и привычно простиралось над миром серое небо. Небо было таким же мрачным, как картины Дилии…
Дилия… Он пробирался к ее дому то вплавь, то по грудь в воде, цепляясь за стены, ворота и столбы. Ветер устал от собственного сумасбродства и почти угомонился, только временами напоминая о своем недавнем разгуле, но все реже и реже; Вода действительно больше не прибывала, но горожане продолжали лепиться на столбах и деревьях, и не спешили спускаться с крыш и высоких галерей. Несколько раз Влад натыкался на разбухшие полузатонувшие пустые плоты; было совершенно ясно, что как спасательное средство они никуда не годятся. Такое открытие совсем не радовало, а наоборот, добавляло печали: выходило, что если бы Остров был полностью затоплен, то на этих никудышных плотах никак бы не удалось продержаться до лучших времен.
К его огромному облегчению, с Дилией ничего не случилось. Она вместе со служанками устроилась на верхней галерее и ничуть не казалась испуганной. Влад долго стоял рядом с ней у перил, глядя, как медленно, словно нехотя, понижается уровень воды. Потом они вместе пошли в мастерскую Дилии, и выяснилось, что картины тоже не пострадали. Они преспокойно лежали на поверхности воды, и изображенные на них странные существа были все так же поглощены собственными мрачными думами и им не было никакого дела до разгула стихии, чуть не уничтожившей Город на Острове.
Вскоре стало окончательно ясно, что беда миновала – вода начала отступать со двора, обнажая клумбы с разлохмаченными останками цветов, и молчаливые служанки Дилии принялись наводить порядок. Они сновали по двору, шлепая босыми ногами по воде, таскали туда-сюда всякие промокшие вещи, а Дилия сначала руководила ими с галереи, а потом и сама включилась в работу. Влад почувствовал себя лишним в этой кутерьме и направился домой, ощущая какое-то смутное неудовольствие от того, что девушка никак не оценила его порыв – а ведь он действительно испугался за нее и готов был ради ее спасения перевернуть хоть и весь Остров. Не оценила…
Он пробирался домой по мокрым мостовым, усеянным сломанными ветками и разным хламом, нанесенным со дворов и из опрокинутых мусорных баков.
Сточные решетки были забиты листьями, стеблями цветов и газетами, тут и там темнели на плитах тротуаров земляные наносы с размытых газонов.
Покосились низкие ограды у открытых площадок кафе с перевернутыми, сбившимися в кучу столиками, висели в воздухе оборванные ветром провода. Провода не качались, потому что ветра уже не было и в помине. Как не было и недавнего грозного потока, с шумом рвущегося в глубь Острова. Вода отступила, пощадив Город, и Влад с удивлением обнаружил, что никакого особенного урона она, в общем-то, не причинила. Он вспомнил стремительно надвигающийся на берег вздыбленный вал и в недоумении остановился. Получалось так, что вал у самой набережной вдруг утратил всю свою наступательную мощь и вместо того, чтобы нанести сокрушительный, сметающий все вокруг удар, ограничился легким, скользящим, почти ласковым прикосновением, всего лишь попугав, но не уничтожив. «На этот раз – только попугав, – уточнил про себя Влад. – На этот раз…»
Люди затаскивали в калитки оказавшиеся ненадежными плоты, люди гремели ведрами и выкручивали тряпки, а кое-где у замусоренных стоков уже копошились квартальные уборщики в темных накидках, загружая свои расшатанные скрипучие тележки.
Дом встретил Влада суетой слуг. Не успев еще как следует осмотреться, он подвернул ногу и, шипя от боли, кое-как доковылял до крыльца.
Потом выяснилось, что обед не готов, сухого белья нет, и он накричал на слугу-распорядителя Бата и заставил всех перенести основные усилия на кухню.
И вот теперь обед тяжелым комом застыл в желудке, ступня ныла, сырость пробиралась под халат, вызывая дрожь, и небо за окном своим унылым видом нисколько не способствовало поднятию настроения.
Думать ему ни о чем не хотелось, да и о чем можно было думать? Время, казалось, застыло, и Владу вдруг почему-то представилась болотная топь, представилось, как погружается он в холодную вязкую скользкую жижу, в мешанину минут и часов, как смыкается топь над его головой, превращаясь в одно бесконечное нудное безысходное мгновение…
«Какое болото? – вяло шевельнулось в голове. – Нет никакого болота…
Есть Город… Есть Вода… А болота нет…»
Тяжелое оцепенение сковало его, все вокруг стало мутным и искаженным, и в этой мути раздавались только невнятные голоса слуг за окном, сливающиеся с монотонным шумом в ушах. Унылым был день, унылым и серым, словно его создала странная художница Дилия…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
