– Ваша светлость! – завопил дворецкий и, протянув руки, успел поймать раму, прежде чем она грохнулась на пол.
Харриет тоже метнулась вперед, но времени поддержать Джемму не хватило. Обе свалились, запутавшись в юбках. Обручи фижм угрожающе топорщились над их головами. К сожалению, дворецкий не сумел удержать раму, и она врезалась в буфет.
– О нет! – рассмеялась Джемма. – Неужели это Харриет?
Харриет кое-как встала. Дворецкий Джеммы что-то кричал: скорее всего звал лакея.
– Это в самом деле я, – улыбнулась она. Ее подруга изменилась: красота приобрела лоск, которого не было и быть не могло много лет назад, в их общем детстве. Но вьющиеся белокурые волосы, темно-вишневые губы и, что важнее всего, умный взгляд блестящих глаз остались прежними.
Джемма одним отточенным шлепком вернула на место вышедшие из повиновения фижмы и перекатилась на бок, пытаясь встать. Харриет протянула ей руку. Джемма вскочила, в шорохе шелковых юбок, и вновь превратилась в утонченную и элегантную француженку. И Харриет тут же утонула в ее крепких объятиях.
– Ты прекрасна, как всегда, и такая худая, Харриет!
– Но ты, конечно, помнишь…
– Помню. Но ведь прошло почти два года после смерти Бенджамина. Не так ли? – спросила Джемма, отстраняясь. – Ты получила мою записку после похорон?
Харриет кивнула:
– И из Флоренции тоже вместе с чудесными рисунками.
– Подумать только, целый год прошел, – весело заметила Джемма. – Лично я думаю, что у Давида[3] прекрасное сложение, хотя, должна сказать, он не слишком одарен природой.
– Только ты способна замечать такие детали, – невесело рассмеялась Харриет.
– Вздор! Этого достаточно, чтобы с подозрением поглядывать на всех итальянцев. А вдруг это национальная черта?
– Что ты делаешь с этим портретом? – поинтересовалась Харриет.
– Совершенно мерзкая мазня! За обедом я не могла отвести от нее глаз и пообещала себе, что немедленно сниму эту гадость со стены!
Харриет уставилась на картину, но так и не смогла понять, что в ней особенно угнетающего: какой-то мужчина спал на широкой кровати, а рядом стояла женщина с фляжкой вина.
– Приглядись, – потребовала Джемма. – Видишь ее нож?
И в самом деле, в складках юбки зловеще поблескивало острие ножа. При ближайшем рассмотрении оказалось, что выражение лица женщины было крайне неприятным.
– Этот дом весь увешан вариациями на тему Юдифи и Олоферна. Я бы спросила Бомонта о странном пристрастии его матери к подобным сюжетам, но боюсь его возможного ответа. Если хочешь видеть само событие, иди в парадный салон восточного крыла. Там висит очередная картина. Последствия, то есть голова, отделенная от тела, появляются в различных вариантах по всему дому.
Харриет недоуменно моргнула.
– Как… как… – забормотала она, но тут же закрыла рот.
– Полагаю, ты не была знакома со вдовствующей герцогиней Бомонт, – как ни в чем не бывало продолжала Джемма. – Лучше пойдем наверх. Выпьем чая в моих комнатах.
– Да это прелестно! – воскликнула Харриет минутой позже. Стены были белыми со светло-зеленой каймой и расписаны маленькими букетиками цветов. – Это Бомонт велел переделать комнату к твоему приезду?
– Ну разумеется, нет! – отмахнулась Джемма. – Два месяца назад, решив вернуться в Лондон, я прислала сюда человека с приказом навести порядок в моих покоях. При моей свекрови эта комната блистала роскошью и была бело-золотой. Я, естественно, попросила его приобрести новую мебель. Мне так нравятся французские фижмы, что я не способна уместиться на стульях, изготовленных лет тридцать назад.
Харриет остановилась у маленького мраморного шахматного столика, где была разложена доска. Кто-то решал шахматную задачу.
– Вижу, ты не забросила шахматы, – заметила она.
– Надеюсь, ты помнишь правила настолько, чтобы понять, в каком я положении? Посмотри, я играю белыми, и моя королева окружена пешками. Похоже, эта партия мной проиграна.
Джемма опустилась в удобное широкое кресло, в котором без труда поместились ее широкие юбки.
Харриет вздохнула. Так было всегда, даже когда они, совсем еще девочки, росли в соседних поместьях. Они отправлялись на пикник, и Харриет возвращалась, искусанная муравьями и с растрепанными, падавшими на плечи волосами. В отличие от нее Джемма, идеально причесанная, как ни в чем не бывало несла домой аккуратный букетик маргариток. Вот и сейчас, когда Харриет осторожно уселась на стул напротив Джеммы, правый обруч вздулся, как огромный волдырь. Она ударом ладони вернула его на место.
– Я скучала по тебе, – сказала Джемма, вытягивая ноги. – Как всем известно, я люблю Париж. Но очень скучала по тебе.
Харриет с сожалением усмехнулась. Последние несколько лет она вела жизнь деревенской затворницы.
– Главное – ты жила в Париже. И не стоит осыпать меня пустыми комплиментами. Кстати, какие роскошные туфельки!
– Париж полон француженок. Правда, миленькие туфельки? Мне нравится эта вышивка. Таких у меня три пары, различных оттенков.
– Надеюсь, тот факт, что Париж полон француженок, не явился для тебя сюрпризом?
– Узнаю свою Харриет! Мне так не хватало твоих едких реплик! Ты всегда умела осадить меня, когда я несла чушь.
Джемма подалась вперед:
– Ты здорова? Выглядишь очень усталой.
– Мне следовало бы уже прийти в себя после смерти Бенджамина. Прошло двадцать два месяца. Но при мысли о нем я сразу сникаю и, сколько ни пытаюсь, не могу выбросить его из головы.
– При мысли о Бомонте я тоже сникаю, а ведь он даже еще не умер. Но, так или иначе, с француженками трудно дружить. Они считают, что все англичанки по природе своей неэлегантны и глупы. Но даже если кому-то из них и удалось преодолеть национальные предубеждения, я никогда не чувствовала себя с француженками так свободно, как с тобой. И, будто в подтверждение своих слов, она встала, подняла юбки и отвязала фижмы, которые с легким стуком упали на пол. Джемма свернулась калачиком в кресле.
– Ну же! – нетерпеливо воскликнула она. – Сделай то же самое! Ведь мы проведем день вместе, верно? Я должна познакомить тебя с Робертой: она моя молодая родственница, которая приехала жить ко мне. Я пообещала устроить ей дебют.
– Но у тебя завтра бал, – нерешительно пробормотала Харриет. – Ты наверняка должна…
– Ни за что на свете! Моя секретарша – настоящая волшебница, которая и возится со всеми нудными деталями, необходимыми для устройства бала. Мне остается сидеть у себя и никому не мешать.
Харриет решительно встала и избавилась от обручей.
– Как я ненавижу эти штуки!
– А я их обожаю, – возразила Джемма. – Нет ничего лучше, чем укладывать на обручи ярды и ярды шелка. И потом всегда можно устроить торжественный выход, если обручи достаточно велики. Правда, в этом сезоне фижмы стали гораздо меньше: еще одна веская причина покинуть Париж.
