— Я убивала людей и за более мелкие шутки, Конан. Запомни об этом.
— О, обещаю. Но если ты убиваешь людей и за более мне шутки, то почему бы не умереть за теленка так же , как и за быка?
Она состроила ему рожу и стала дальше расчесывать волосы. Еще через несколько мгновений она сделала все, что только возможно, не имея гребня и не срезая волосы под корень.
— Как ты и сказал, нам лучше отправиться в путь. — Она облизала губы: — Однако я бы не отказалась от глотка воды...
— Мы остановимся у первого же чистого ручья и вдоволь напьемся. Если найдем тыквы, их можно вычистить изнутри и наполнить водой. А сейчас нам лучше убраться отсюда.
— Думаешь, нас преследуют?
— Точно не знаю, но зачем превращать себя в легкую добычу? Джунгли во многом похожи на море — живет дольше тот, кто никогда не находится там, где враги ждут его.
— Такой опытный в военных делах, киммериец?
Конан уже готов был дать грубый ответ, когда вдруг понял, что в голосе Валерии меньше издевки, чем обычно. Он посмотрел на нее, а она покраснела до самых грудей и начала бормотать проклятия в адрес изнеженных недоумков из Ксухотла, которые держали у себя обилие украшений и драгоценностей, но не имели ни одной порядочной фляги для воды.
Глава III
— Ге-ква!
Сейганко выкрикнул ритуальное слово Ичирибу, означающее смерть, и кинул трезубец. Трезубец рассек утренний воздух, а затем вонзился в сине-зеленые воды Озера смерти.
Веревка, сплетенная из лиан и прикрепляющая оружие к поясу Сейганко, размоталась на два человеческих роста, и трезубец вонзился в рыбу-льва прямо под каноэ, после чего на поверхности, покрытой рябью, появилась кровь и пузыри.
Рыба-лев поднялась из воды, длинная и толстая как каноэ, с челюстями, которые могли проглотить ребенка. Поток крови и жидкости цвета старого золота бил из раны, в которой торчал трезубец.
Массивные челюсти по-прежнему лязгали, и зубы, длиной с палец, издавали звук, подобный удару копья о деревянный щит. Жаберные крышки — похожие на львиную гриву, что и дало рыбе ее название, — хлопали.
Сейганко подождал, пока в рыбе не пробудится инстинкт нападать на первый попавшийся предмет. Этим предметом оказалось каноэ, и длинные зубы вонзились в твердое дерево долбленки. Они так глубоко вошли, что воин понял — каноэ придется латать после сегодняшней рыбалки.
Яростно бьющаяся рыба дергала за веревку, и рукоять трезубца моталась вокруг. Сейганко, не думая о возможных ушибах, взял дубинку, перехватил обеими и с силой ударил между двух чешуйчатых пластин левым глазом рыбы.
— Ге-ква!
Слово оказалось правдой. Удар в самую уязвимую точку означал для рыбы-льва смерть. Дрожь пробежала по ней от зубов до хвоста, и зубы выпустили каноэ. Будь Сейганко настолько глуп, что пожелал бы выдернуть трезубец, рыба погрузилась бы в озеро навсегда.
А так у него будет прекрасный трофей, и десяток Ичирибу попируют. Рыба-лев такого размера — не особый деликатес, но она враг людей; поедание ее передает людям часть силы этой рыбы и является местью за убитых ею.
Сейганко веревкой от трезубца привязал рыбу за кормой, сел и начал грести к берегу. Даже его силы не хватит, чтобы затащить этот улов на борт, но там, где мелко, другие рыбы-львы не набросятся на его добычу и не растерзают ее, так что он успеет позвать себе помощников.
Сейганко греб прямо к берегу, хотя это означало, что он причалит он недалеко от пещеры Добанпу. Он уже три дня ничего не слышал о Говорящем с духами, кроме того, что тот жив и что духи, посланные Посвященными богу, могут по-прежнему представлять для него опасность. Вследствие этих причин — а также, Сейганко знал, из гордости — Эмвайя ухаживала за ним сама, а любопытных отсылала заниматься своими делами.
То, что она не желала говорить любопытным, решил Сейганко, она может сказать своему будущему мужу. Да если и ничего не узнает от Эмвайи, стоит сохранить рыбу-льва. Если грести вокруг мыса, то, почуяв кровь, успеют собраться другие рыбы-львы. В большом количестве они, бывало, нападали и на каноэ.
И хорошо еще, что рыба-лев по большей части ведет одиночный образ жизни: каждая забирает себе часть озера и изгоняет оттуда остальных, кроме самок в брачный сезон. Если бы они охотились косяками, как делали это рыбки-кастратки, они бы очистили озеро от всего живого, не исключая, возможно, и людей.
Каноэ с рыбой-львом за кормой было тяжелым и неуклюжим, но сильные руки Сейганко и хорошее весло уверенно вели судно к берегу. Когда встало солнце, оно прогнало утреннюю дымку, и Сейганко увидел гору, поднимающуюся из остатков тумана. Наконец он увидел бухту, образованную тростником, защищенную от рыб-львов и крокодилов; оттуда Эмвайя обычно брала воду и купалась там, если ей это приходило в голову.
Сейганко улыбнулся. Если у Эмвайи хорошее настроение, он сможет присоединиться к ней. Совместное купание, как правило, завершалось лежанием в траве.
Затем кроме головы показались плечи и руки, и Сейганко увидел фигуру женщины, но не Эмвайю. Это бывшая пленница Кваньи, голая, как младенец, пользовалась купальней. При дневном свете и не перепуганная почти до безумия, она была еще более приятна на вид, чем в ночь набега.
— Где твоя хозяйка? — спросил он на Настоящем языке. Она может ненавидеть своих бывших хозяев, но вряд ли она, живя с ними, не выучилась хотя бы немного их речи.
Девушка вышла из воды, отряхнулась, как собака, И указала на пещеру. Капли, посеребренные утренним солнцем, сверкали в ее волосах и стекали по груди. Сейганко подумал бы, что она не знает о достоинствах своей внешности, если бы не поймал взгляд, брошенный украдкой из-под ресниц.
Он ухмыльнулся. Если даже не считать данных Эмвайе клятв, что у него не будет других женщин, кроме как с ее разрешения, он сомневался, разумно ли завалить сейчас служанку своей невесты. Он знал также, как наверняка положить конец ее уловкам.
— Эй! Женщина Эмвайи, у меня есть для тебя работа. — Сейганко тянул за веревку, пока над водой не показался хвост рыбы-льва. — Иди сюда и помоги вытащить эту тварь на берег!
Девушка бросила взгляд на рыбу, потом на Сейганко и тут же убежала в пещеру, так и не одевшись. Сейганко вытащил каноэ на берег, сел на набедренную повязку, оставленную девушкой, и принялся точить трезубец, за этим занятием его и застала Эмвайя.
Когда он наконец смог высвободиться из ее объятий и сам отпустить ее, он оглядел Эмвайю. Сейганко заметил, что она стала бледной и похудела так, как не случилось бы и после трех дней ордалий или ритуальных мук. Или, по крайней мере, любых мук, кроме одной.
