губах, словно впитавших светлый кармин, играет улыбка. Возраст по нему определить невозможно. Не будет странным, если ему окажется уже за сорок, но при этом он выглядит юношей, которому не исполнилось еще и тридцати.
— Со мной сейчас мышь заговорила! Сэймей, она говорила твоим голосом, — сказал Хиромаса, сев рядом с Сэймеем. Сэймей протянул руку, подцепил сушеную иваси, разорвал ее и кинул в сад. Раздался писк, и стоявшая там на земле мышь деловито запихала в рот брошенную Сэймеем рыбу. С иваси в зубах мышь исчезла в траве.
— Я сейчас эту мышь отблагодарил, — сказал Сэймей.
— У тебя никогда не поймешь, что и как происходит, — простодушно сказал Хиромаса. Он сидел, выпрямив спину.
Ветер снова принес сладкий запах. Хиромаса посмотрел в сад. В глубине белыми точками цветов оделся безротик — капский жасмин.
— Нет, но как же хорошо пахнет безротик! — сказал Хиромаса, и Сэймей улыбнулся:
— Как необычно…
— Необычно? Что именно?
— Не думал я, что ты, как придешь, еще даже и саке не пригубив, начнешь говорить о цветах…
— У меня тоже бывает настроение замечать красоту!
— Знаю, знаю. Ты — хороший человек. — Сэймей подхватил чашечки и налил в них саке.
— Я сегодня не саке пить пришел!
— Но ведь и не отказываться же от саке пришел?
— Сладкие твои речи!
— Это саке еще слаще! — Сэймей уже держит чашечку в руках. Хиромаса все так же с прямой спиной, взял в руки чашечку.
— Итак?
— Да, — сказав так друг другу, они осушили свои чашечки. В опустевшие чашечки налил саке по второму кругу Хиромаса.
— Здоров ли господин Тадами? — сказал Сэймей, поднося вторую чашечку саке ко рту.
— Да. Иногда, когда я дежурю вечером, вижу его, — ответил Хиромаса.
Господин Тадами — это Мибуно Тадами, который на состязании в стихах в марте прошлого года сочинил стихотворение, и, когда оно проиграло стихотворению, сочиненному Тайра-но Канэмори, Тадами умер, перестав есть.
Стих Тадами:
Полюбишь меня,
мне ж имя не время
пока говорить тебе:
Когда мало знаешь, тут
начинаются чувства.
А вот стихотворение Тайра-но Канэмори:
«Прокрадусь тайком!» —
появилось на лице.
О, моя любовь!
Я думаю о тебе.
Никто не усомнится.
Причина того, что Тадами болезненно не мог есть, была в этом проигрыше, такой слух ходил при дворе. А неупокоенный дух проигравшего поэта иногда являлся во дворце. Он проходил в темноте, читая стих своего сочинения «Полюбишь», и пропадал. Вот такое безвредное это было привидение.
— Слушай, Хиромаса.
— Чего?
— А пойдем в следующий раз, послушаем стих Тадами. Саке возьмем…
— Не болтай ерунды! — Хиромаса возмущенно посмотрел на Сэймея.
— А что, плохо, что ли? — за разговором Сэймей не забывал подносить ко рту саке.
— Я, знаешь ли, последнее время нахожусь в состоянии крайне угнетенном. Мне все только и делают, что рассказывают про разнообразные привидения.
— Да? — Сэймей, грызя рыбу, посмотрел в лицо Хиромасе.
— Ты слышал, что Правый великий министр из рода Оно-но-мия, Санэцугу, видел это?
— Нет еще.
— Кажется, где-то семь дней назад? Когда Санэцугу возвращался домой после визита в императорский дворец, он ехал к югу по Большой дороге Омия. И увидел перед телегой маленькую вазочку для масла.
— Хм.
— И эта вазочка для масла, словно живая, прокатилась перед телегой, и пока Санэцугу смотрел, что это за подозрительная вазочка такая, она остановилась перед воротами некой усадьбы.
— Ну и?
— А ворота были закрыты, и внутрь не зайти. Тогда вазочка начала подпрыгивать, чтобы долететь до замочной скважины. И, когда, наконец, допрыгнула, сквозь замочную скважину залетела внутрь.
— Как интересно… — пробормотал Сэймей.
— Санэцугу вернулся домой, но ему не давал покоя этот случай, и он приказал людям сходить посмотреть, что в том доме творится.
— Так, так. Ну и, в том доме кто-нибудь умер?
— Угадал! Посланный посмотреть человек рассказал Санэцугу, что в том доме была молодая девушка, она долго болела и не вставала с постели. И в тот день, в полдень, она внезапно умерла. Вот что было!
— И такое бывает…
— Бывают же такие злокозненные духи — мононокэ…
— Возможно, бывают.
— Слушай, Сэймей, а вот не люди и животные, а вещи, они творят чудеса?
— Само собой! — уверенно сказал Сэймей.
— Это ж вещи, неживые вещи!
— Даже в неживой вещи живет дух.
— Не может быть.
— Может быть. Дух живет в любых вещах.
— И в вазочке для масла?
— Да.
— Как-то не верится…
— И не только в вазочке! Даже в валяющемся вон там камне есть дух.
— Почему? В людях и зверях есть дух, это я понимаю. Но почему в вазочке и камне живет дух?
— Ну-ну, значит, то, что у людей и зверей есть дух — это не странно?
— Самой собой!
— Ладно, спрашиваю. Почему не странно, что у человека и зверей есть дух?
— Это… — начал говорить Хиромаса и умолк. — Непочему! В людях и зверях есть дух — это само собой.
— Вот и почему же?
— Потому… — еще раз начав говорить, Хиромаса снова умолк. — Я не знаю, Сэймей! Я вроде бы знаю, но вот подумал, и вдруг перестал понимать… — прямо сказал Хиромаса.
— Пойми, Хиромаса, если не странно, что в людях и зверях есть дух, то тогда не странно, что в вазочке и камне есть дух.
— Хм.
— Если странно, что в вазочке и камне есть дух, тогда странно, что в человеке и зверях есть дух.
— Хм.
— А вот, Хиромаса, собственно говоря, дух — что это такое?
— Не спрашивай меня о сложных вещах!
— Дух — это то же, что и сю.
— Опять сю?
— Можно, конечно, рассматривать и сю, и дух как разные вещи, но можно рассматривать и как одинаковые. Зависит от точки зрения.
— Да?.. — кивает Хиромаса. В его глазах нет и проблеска понимания.
— Например, предположим, что здесь есть камень.
— Да.
— Иначе говоря, он изначально, с момента появления, несет на себе заклятие-сю «камень» как свою судьбу.
— Да.
— И вот, я возьму этот камень, кого-нибудь им стукну и убью.
— Да.
— Итак, этот камень — камень или оружие?
Хиромаса тихонько помычал, а потом сказал:
— Мм… Это будет и камень, наверное, и оружие тоже, да?
— Именно, Хиромаса! Ты правильно понял!
— Ну, понял, — с простоватым лицом кивнул Хиромаса.
— Вот и то, что сю и дух — одно и то же, оно в этом смысле.
— Гм.
— Получается, что я на вещь, которая камень, наложил сю — заклятие «оружие».
— Слушай, да. Ты же как-то говорил, что имя — самое короткое сю…
— Среди сю есть разные
