Вжавшись спиной в подушку, ухватив зубами короткий черенок пера, он пристально смотрел перед собой, будто в прямоугольнике окна перед ним развертывались сцены, а потом торопливо писал…
VII
Вошла сестра. Ее лицо показалось ему похудевшим и вся она – еще уже, тоньше. Она была чем-то встревожена.
– Ты слышал? – спросила она. – Что говорят в городе?..
– О чем? – не понял он. Но она не объяснила.
– Maman стала раздражительной, – сказала она, – такой, что… даже papa с трудом переносит…
На руках у нее опять была моська, и она уткнулась лицом в мягкую шерсть, может быть, для того, чтобы скрыть слезы.
Он нахмурился. Сестру было жаль, но чем мог он помочь? Как мог защитить ее от родительской власти?..
…В просторном зале, с экраном пред камином и стульями вдоль стен, за круглым столом под свисающей люстрой собралась семья. Каждый занял обычное место.
Сергей Львович заговорил о театре – и сразу же разгорелся спор.
– Русская труппа ничтожна… – утверждал отец.
– А Семенова?.. – возражал сын.
– Вальберхова ли, Семенова ли, – пренебрежительно сказал Сергей Львович, – aussi ennyeuse l'une que i'autre[16].
– У Семеновой – талант, живое чувство!.. – восклицал Пушкин.
Сергей Львович досадливо отмахнулся: коротенький юнец, его отпрыск, желал иметь собственные мнения. Но Сергей Львович был знатоком театра!
– Я помню незабвенную Жорж… – принялся он рассказывать. – Москва, Арбатский театр… Какой энтузиазм, какое фурорное хлопанье!.. – И, не удержавшись, Сергей Львович приподнял руку, в которой зажат был гренок, намазанный медом, и продекламировал нараспев, подражая манере знаменитой актрисы, классические слова Клитемнестры. – Актер выигрывает, – продолжал он, – окружив себя посредственностями… Например, девица Клерон, пользуясь покровительством Ришелье, царствовала на сцене одна. И пьесы обставлялись так, чтобы она могла царствовать: «Дидона», «Ифигения в Тавриде», «Медея» – написаны специально для нее, были ее триумфом. Но, конечно, Дюменель могла бы сыграть не хуже. Но мадам Жорж не имела соперниц!.. Но Вальберхова в «Липецких водах»…
– Липецк? – переспросила Марья Алексеевна. Тяжелая ее голова приподнялась, подслеповатые выцветшие глаза будто ожили. Она была родом из Липецка.
– Мы говорим о театре, maman, – объяснил Сергей Львович.
– Липецк, – повторила Марья Алексеевна. И из ее глаз легко и обильно покатились крупные слезы. Горничная поправила на ее шее салфетку.
– Что такое? – обеспокоилась Надежда Осиповна.
– Que faire c'est la vieillesse[17] – вздохнул Сергей Львович.
– С дочерью малолетней… Без пропитания… – К Марье Алексеевне пришли воспоминания.
– Значит, вы из Липецка, grand-maman? – спросил Пушкин, которым владел живой интерес к прошлому своей семьи.
Марья Алексеевна повернула к внуку трясущуюся голову.
– …Вздумал при живой жене жениться… – Это она говорила о тяжбе и разводе с мужем. Она вздохнула, задумалась, а потом сказала: – Но с государыней великой можно было благоденствовать: дураки были не страшны, а плуты не опасны…
Восемнадцатый век вставал за ее плечами!
– Maman, – страдальчески сказала Надежда Оси – повна. – Все это было давно, нельзя ли о другом?
– Липецк тогда заводом звался… – уже успокоившись и более связно сказала Марья Алексеевна. – Не уездный городок – а просто завод был, пушки лили…
И принялась рассказывать. Никто и не ожидал от престарелой grand-maman такой живости.
– Наше село Покровское, Кореневшина тож, в двадцати двух верстах от Липецка. А тогда из Петербурга артиллерии капитан приехал – заводы осматривать, вот и зачал к нам в Покровское ездить, свататься зачал…
– Неужто мой дедушка! – воскликнул Пушкин.
– Дедушка, Осип Абрамович, он самый, – подтвердила Арина Родионовна, которая по обыкновению стояла посредине комнаты. – А черный был, господи, совсем арап…
Марья Алексеевна выпрямила спину, лицо ее помолодело. И широким добрым своим лицом она поворачивалась то к дочери-креолке, у которой кожа была смуглой, то к внуку, у которого волосы курчавились.
– Видный был, – сказала она. – Красивый был, чего уж там, одно слово – столичный щеголь. – В голосе ее зазвучала даже гордость. – Ну уж, конечно, черный… – Она развела руками. – А я была еще в ребячестве, мало его понимала, вот и пошла за него… И стала сама Ганнибалова. – Так переделывала на русский лад свою фамилию Марья Алексеевна.
Завтрак продолжался – намазывали хлеб, лущили яйца, наливали сливки в чай. А Марья Алексеевна неожиданно разговорилась.
– А человек он оказался характера самого беспокойного. Какой-то огнь в нем был геенский. И почти всегда был пьян, а дом наш превратил в волкан всяческих происшествий. – Слезы опять потекли из глаз. – Запер меня в конуру рядом с борзыми собаками… Оказывал всяческое презрение. А у меня уже дочь родилась по естеству!
– Maman, – сказала Надежда Осиповна. – Я молю вас… – Ее детям просто удивительным показалось то беспомощное выражение, которое теперь было на ее властном лице.
– Что старое-то ворошить, – подтвердила Арина со своего места.
Ольга неожиданно вышла из-за стола. С ней творилось что-то странное.
Стук колес проезжающих экипажей заставлял ее вздрагивать.
Взгляд Надежды Осиповны последовал за ней. За столом сделалось тихо. Потом Надежда Осиповна поднялась и, тяжело ступая в туфлях без каблуков, с завязками вокруг отечных ног, подошла к окну.
– Я просто смотрю на улицу, – дернув плечами, сказала Ольга.
– Что ж интересного?.. – Надежда Осиповна подозрительно оглядела пустынную набережную Фонтанки.
– Что, повадился кувшин по воду ходить? – догадалась Арина.
– Дурь нашла, – ответила няне Надежда Осиповна. И Ольга, с самым несчастным выражением на лице, вернулась к столу.
Бурные события происходили в доме. Вдруг, без всякого перехода, принялись обсуждать будущие перемещения в квартире: для младенца с няней нужна светлая, просторная диванная, но из-за тесноты – всего семь комнат – диванную занимала grand-maman; так вот, переместить ее нужно в кабинет Сергея Льво вича; так вот, нужно вынести из кабинета письменный стол и поставить кровать…
Марья Алексеевна слушала эти разговоры равнодушно.
– Имение наше, Михайловское, – снова начала она рассказывать внуку, – по развратной жизни своей муж мой совсем расстроил. Захотел на Устинье Толстой жениться – это при живой-то жене! – Ее и сейчас волновала давняя эта история – подбородок ее задрожал, а углы губ горестно опустились.
– Да, уж Осип Абрамович легкий-прелегкий был и дюжий такой был, господи, – со своего места отозвалась Арина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
