— Папа, мне можно вставать? Разрешения не слышно, но зато отчетливо доносится другой, более солидный голосок:
— Нет, это только ванночка скатилась. Нет, она не ушиблась ни капельки! Только промокла, да!..
— Хорошо, Мамочка, я им скажу.
— Нет, нет, они не шалили, это случайно!
— Хорошо, спокойной ночи, папа.
Затем тот же голос продолжает авторитетным тоном:
— Вот видишь, нельзя еще вставать. Папа говорит, что слишком рано. Иди и ложись спать.
Вы тоже ложитесь снова и слышите, как кого-то насильно тащат в комнату, находящуюся над вами. Некоторое время вы вслушиваетесь в звуки борьбы; слышится попеременно то треск кровати — причем вздрагивает потолок вашей комнаты, то отчаянная попытка сбежать. Наконец возня затихает и вы засыпаете.
Через некоторое время — как вам кажется, очень скоро — вы снова открываете глаза от инстинктивного ощущения чьего-то присутствия. Уже рассвело, дверь открыта настежь, и вы видите в ней четыре личика, одно над другим, с серьезно устремленными на вас глазами. Торжественный и безмолвный осмотр продолжается некоторое время — словно вы какая-нибудь удивительная редкость, — после чего старший приближается и дружелюбно присаживается на край постели.
— Мы не знали, что вы уже не спите. А я давно проснулся.
— Я так и думал, — отвечаете вы.
— Папа не любит, чтобы мы вставали очень рано, — продолжает мальчуган. — Он говорит, что мы можем помешать другим. Поэтому, конечно, мы не должны вставать.
Это говорится тоном полным глубокого достоинства, вынесенного из сознания исполненного долга.
— А теперь вы еще не встали? — задаете вы вопрос.
— О, нет! мы еще не одеты. — С последним спорить нельзя. Папа по утрам чувствует себя очень усталым, потому что он страшно много работает днем. А вы по утрам тоже чувствуете себя усталым?
Тут он оборачивается и замечает, что трое остальных тоже вошли в комнату и сидят на ковре полукругом. Их позы и лица выражают прежнее любопытство и ожидание какой-нибудь интересной выходки с вашей стороны, словно вы фокусник.
Такое поведение малышей конфузит старшего брата перед гостем, и он повелительно приказывает им выйти из комнаты. Они слишком хорошо воспитаны, чтобы спорить: не произнеся ни единого звука, они вскакивают и моментально бросаются все вместе на него. Вы видите только четыре пары рук и ног, мелькающих во всех направлениях. Ни слова не доносится из этой копошащейся кучи — таков, вероятно, этикет, выработанный любителями раннего вставанья. Если на вас есть какой-нибудь спальный костюм, вы вскакиваете, и возня усиливается вдвое; если же вы любите спать с удобством, то приходится оставаться под одеялом и делать внушения, на которые детвора не обращает ни малейшего внимания. Через некоторое время старший мальчик выпроваживает остальных из комнаты и затворяет за ними дверь; но моментально дверь отворяется снова, и в комнату, как шар, влетает Муриэль. У нее длинные волосы, и она зацепляется ими за замок. Она, кажется, сама ненавидит свои локоны, — с таким ожесточением она дергает их, выпутывая из замка. Брат помогает ей и затем принимается ловко орудовать головой сестры как надежным холодным оружием. Новое средство действует, и вы слышите поспешный топот шести убегающих ног. Победитель возвращается на свое место, к вам на кровать. Он нисколько не рассержен и уже позабыл о возне.
— Я больше всего люблю утро, — говорит он мечтательно, — а вы?
— Да, иногда… Утро не всегда бывает спокойным.
Мальчик не обращает внимания на каверзность ответа. На его личико находит задумчивое выражение, и он говорит:
— Я бы хотел умереть утром. Утром все так красиво!
— Может быть, и умрешь, если твой отец пригласит когда-нибудь ночевать очень раздражительного человека.
Несколько секунд длится молчание, после чего философское настроение оставляет мальчугана.
— Теперь весело в саду. Может быть, вы хотите встать и поиграть со мной в крикет? — предлагает он. Собственно говоря, ложась спать, вы не собирались подыматься в шесть часов утра и играть в крикет; но это все-таки лучше, чем лежать в постели с открытыми глазами, и вы соглашаетесь.
За завтраком вы спешите объяснить, что вам не хотелось спать, вы рано проснулись, встали и пошли в сад поиграть.
Всякий должен быть предупредителен к гостям, и дети Гарриса, хорошо воспитанные, искренне помогают их развлечь. Миссис Гаррис обыкновенно замечает одно: гость должен быть строже и обязан требовать от детей в следующий раз, чтобы они были одеты как следует. Гаррис же трагически уверяет, что я в одно утро свожу на нет все результаты разумного воспитания.
В день нашего отъезда, в среду, Джордж попросил разбудить его в четверть шестого, обещая показать детям разные Штуки на велосипеде. Но проснулся он в пятом часу.
Тем не менее, надо отдать справедливость детям Гарриса: если вы им толково объясните, что не собираетесь вставать на рассвете и расстреливать привязанную к дереву куклу, а намерены, по обыкновению, встать в восемь, когда принесут чашку чая — то они сначала искренно удивятся, потом извинятся и даже огорчатся. Поэтому, когда Джордж не мог объяснить, что его разбудило — желание встать или же бумеранг домашнего производства, влетевший в окно, — то старший мальчик открыто признал себя виновным и даже прибавил:
— Мы должны были помнить, что дяде Джорджу предстоит утомительный день, и должны были отговорить его от раннего вставанья!..
Впрочем, для Джорджа встать иногда пораньше — дело полезное. В минуту просветления он предложил даже, чтобы в Шварцвальде нас будили в половине пятого; но мы с Гаррисом воспротивились: совершенно достаточно вставать в пять и выезжать в шесть; таким образом можно каждый день делать половину пути до наступления жары и отдыхать после полудня.
В среду я проснулся в пять часов — это было даже раньше, чем нужно. Ложась спать, я приказал сам себе:
«Проснуться ровно в шесть!» Я знаю людей, которые назначают себе срок и просыпаются минута в минуту. Им стоит только проговорить, кладя голову на подушку: «В четыре тридцать», «В четыре сорок пять», «В пять пятнадцать», — и больше не о чем беспокоиться. В сущности, это удивительная вещь; чем больше о ней размышляешь, тем она становится непонятнее. Некое подсознательное «Я» считает время, пока мы спим; ему не нужно ни солнца, ни часов, оно бдит в темноте и в назначенную минуту шепчет: «Пора!» Еще удивительнее, что один сторож, живший у устья реки, обязан был просыпаться по своей службе за полчаса до высшего уровня прилива, и ни разу в жизни не проспал! Он говорил мне, что прежде, в молодости, он с вечера определял время следующего прилива и внушал себе, когда проснуться; но потом и об этом заботиться перестал: усталый, бросается он на постель и спит глубоким сном до той минуты, когда остается ровно полчаса до высокой воды — то есть каждый день разно! — Витает ли дух этого человека над темными водами, пока он спит без сновидений, или же законы вселенной так же ясно явлены ему, как ясно явлены взору человека цветы и деревья при солнечном свете?..
