— Включи дальний свет, — просит Джин Шипучка.
Потому что, когда включается дальний свет, над рулем появляется голубое свечение. Невозможно представить более прекрасной голубизны — голубое, как Карибское море, как пода в лагуне, светло-голубое с оттенком лилового, как барвинок, как глаза сиамской кошки. Но Ямаха вскоре выключает фары: иначе вы привыкнете, говорит он.
Впрочем, нам хватает и дворников. Смотрим, как они ритмично поднимаются и опускаются, работают без устали, сметая с ветрового стекла капли дождя все с тем же зву- [68] ком — словно хлопают мокрые крылья. Можно смотреть на них часами.
Да и сказки нам, в сущности, не так уж нужны сейчас. Иногда даже хорошо, что с нами нет Найи Найи: без нее приходится самим искать и находить много прекрасных вещей, которые помогают отправиться в путешествие. Наверное, она знает, что все мы немножко глуповаты, поэтому нам и нужны для путешествий все эти штучки.
Машина медленно едет сквозь ночь, и наконец мы оказываемся на развилке дороги: здесь можно свернуть к морю. Никто ничего не говорит Ямахе: пусть решает сам. Поколебавшись, он включает правый поворот, и «опель» начинает спускаться к морю. Конец путешествию в ночи. Сейчас мы увидим дома, бензоколонки, рестораны и ночные бары. Они возникнут перед нами, покачиваясь вдали, словно большие шлюпки, украшенные гирляндами огней. Немного кружится голова, словно мы вернулись из космического полета.
Леон тихонько включает радио, чтобы мы быстрее пришли в себя. Раздается джазовая музыка, может, это Чет Бейкер, но мы слышим ее словно издалека: можно подумать, что приемник завернут в вату. Джин Шипучка зажигает лампочку под потолком, чтобы «опель» еще больше походил на корабль в открытом море.
Мы миновали полосу ночных баров и бензоколонок и снова мчимся по пустому шоссе. Но здесь все по-другому. Дорога вьется, следуя изгибам побережья, и в странном рассеянном свете можно увидеть морские волны. Но никому не хочется смотреть на море. Мы бы предпочли ехать и ехать тысячу километров в ночной темноте, не видя ничего, между черными стенами гор, под нависшей плитой неба, словно в подводной лодке. Нет, говорит Ямаха, мой «опель» не выдержит такого долгого пути, а мне нужна машина, чтобы зарабатывать на хлеб (он коммивояжер фармацевтической компании). Я попробовал однажды так путешествовать ночью, говорит Леон, на поезде, но это, оказывается, совсем не то. Вообще-то, лучше всего было бы взять лодку и переплыть море.
Наконец мы решили остановиться у придорожного бара. Джин Шипучка заказала джин с шипучкой, Леон и Ямаха — кофе, Аллигатор Баркс— кружку пива, Уинстон — виски, а Луиза — ничего, потому что ее все еще немного мутит. Круглые столики в баре желтого цвета. Пепельницы — цвета [69] морской волны, и на них что-то написано, но нам сейчас не до того, чтобы читать надписи на пепельницах.
Уже за полночь. В баре пусто, только двое мужчин в военной форме пьют пиво у стойки.
Мы все очень устали, но ведь так бывает всегда, когда возвращаешься из долгого путешествия. Все-таки хорошо, что мы путешествовали в ночи! Никто не говорил ни слова, каждый еще вспоминал черноту, огромную черную плиту, нависшую над пустынными горами, и тот миг, когда мы почувствовали, как лицо отделилось от головы и унеслось далеко-далеко в ночь. Еще накрапывает дождь, и мы слушаем, как стучат капли по шиферной крыше. Сидим, пока официант не говорит нам: «Извините, господа, закрываем». Тогда мы поднимаемся. Мы возвращаемся.
[70]
Lanquan li jorn son lonc en maym'es belhs dous chans d'auzelhs de lonhE quan mi suy partitz de layRemembra'm d'un'amor de lonh:Vau de talan embroncx e clisSi que chans ni flors d'albespisNo'm platz plus que l'yverns gelatz[3].
[71]
Видели бы вы, как Найя Найя танцует. Плывет и парит на одном месте, словно чайка, которая вот-вот взлетит. Ночь. Большой зал в полуподвале называется "Reels". Полутьма, в воздухе висит сизый дым, по углам установлены большие лампы, разливающие голубоватый свет, на низком потолке, в самой середине, висит еще одна лампа — оранжевая. Найя Найя любит потанцевать. Любит больше всего на свете. Да, ей нравится все, что говорит само за себя, без слов. Она танцует в центре полутемного зала, ни на кого не обращая внимания. Сегодня ее зовут Пью-Джин, потому что она выпила глоток джина перед тем, как идти танцевать. "Reels" — такой же дансинг, как другие, сюда ходят шоферы и продавщицы, но Пью-Джин находит, что здесь куда лучше, чем в "White Shadow" или в "Park": зал побольше, и потом, ей нравятся четыре голубые лампы. В уголке сидят Аллигатор и Джин Шипучка, они смотрят на танцующую Найю Найю, но сами не танцуют. Звуки музыки льются из четырех репродукторов и, сталкиваясь в середине, разносятся по залу. Сейчас играет "Too much between us" в исполнении Прокола Харума. Найя Найя высоко подпрыгивает, оттолкнувшись от пола своими длинными ногами, потом снижается медленно-медленно вместе с музыкой: до самых низких нот. И кружится, не глядя на публику. Впрочем, здесь никто ни на кого не глядит. Даже Аллигатор Баркс и Джин Шипучка на самом деле не смотрят на танцующую. Они словно вслушиваются в биение своих сердец, а Пью- Джин возникает и исчезает перед ними тенью на матовом экране. Музыка льется из репродукторов, струится по стенам, по линолеуму. И сливается в одной точке — здесь-то и танцует Пью-Джин. Оранжевая лампа время от времени гаснет, [72] потом снова загорается, и, словно при вспышке молнии, можно увидеть смуглое, как из бронзы, лицо Пью-Джин и ее улыбку, наполовину скрытую прядями черных волос. Она вся в танце. Не может быть другой жизни, другой музыки. Это похоже на подземный шум, когда вдруг среди ночи пробуждается сама земля, клокочет магма в подземных лабиринтах. Незримые волны вздымаются из-под земли, окутывают ноги, приподнимают тело. Невозможно объяснить, что это такое: только ли сила мысли или только слова на нашем пронзительном языке. Может быть, здесь, как в стране, где не разговаривают, — такое место, где нельзя 'говорить, можно только двигаться. Пью-Джин танцует одна. Нет, время от времени, конечно, находятся желающие потанцевать с ней, подходят, пытаются двигаться в такт. Но тут же отступают, ибо это невозможно. Пью-Джин окружена прозрачной оболочкой, словно танцует она внутри мыльного пузыря. Она могла бы, наверно, танцевать в пустыне, если бы в пустыне играла музыка.
А музыка играет, не кончается, никогда не кончится. Отзвучали последние такты "Too much between us", и после мгновения тишины, быстрого, как полет пули, вступает «Пинк Флойд» с "See Saw". Пью-Джин продолжает свой танец, но уже не кружится на месте: она стоит лицом к стене, плавно покачивая бедрами, потом вновь отталкивается ногами, опустив руки и прижимая их к телу. У нее очень длинные руки, длинные запястья, длинные ладони. Другие тела то приближаются, то отдаляются, словно волны. Она говорит, она поет, поют ее бедра и руки в такт музыке. Это песня для глухих, ее исполняют телом, а слушают глазами. Пью-Джин танцует так, словно она одна перед большим зеркалом, танцует только для себя. Она сама создает музыку, эти неистовые, льющиеся, летящие звуки исходят от нее. Нет, скорее, она необходима музыке, чтобы та могла звучать в полутемном зале. Каждое движение Пью-Джин — нота, она — сердце музыки, и звон гитарных струн струится к ней по невидимым артериям. Пью-Джин может танцевать так часами без передышки. Она уже не здесь, не в дымном зале "Reels", она кружится на дне пещеры, залитой мерцающим, голубоватым, глубинным светом. Она — птица среди множества птиц, ей хочется взлететь, оторваться от черных камней. Пью-Джин танцует, и зал превращается в грот, а все люди вокруг — в птиц. Они хлопают крыльями, и теплый ветер со свистом наполняет пещеру. Некоторые птицы не- [73] подвижно сидят на скале, как Аллигатор Баркси Джин Шипучка. Другие медленно, плавно поднимаются в воздух. Машут бело-черными крыльями, и их перепончатые лапы отрываются от скалы. Музыка — это гомон морских птиц, ровный, несмолкающий гул, пронизываемый время от времени немыслимо высокими нотами. Птицы не разговаривают. Им не нужны слова. Они и так все вместе здесь, перед черным зевом пещеры, на скале, возвышающейся посреди моря, они танцуют, кружась на месте под музыку ветра и птичьих голосов. Теперь звучит "Big railroad blues", группа «Грейтфул Дэд». Тела плавно покачиваются взад-вперед, ноги не касаются земли. Колышется на волнах стая чаек. Время от времени, без всякой причины, волны словно взрываются — птицы разлетаются, потом снова сбиваются в стаю, пронзительно крича. Здесь есть птицы всех цветов — серые, белые, черные, крапчато-коричневые. А над стаей вспыхивает и гаснет оранжевая лампа — маяк. Так много птиц у входа в грот, что им не разлететься. Они теснятся, сталкиваются, теплый ветер от их крыльев взмывает вверх вместе со звуками музыки, и воздух над ними сгущается. Пью-Джин — королева чаек. Птицы кружатся вокруг нее, окутывая теплым ветром. Блестят их мокрые тела, мерцают перья в мигающем свете маяка. От оглушительного шума кружится голова.
