— А и пойдем. Что ж мы с тобой в потемках гутарим, — обрадовался хозяин перемене настроения, — копченый шпик у моей Ганнуси — пальчики оближешь. И хлопцев своих зови, ничего им за тыном топтаться!
В хате было натоплено, пахло свежим хлебом и кашей со шкварками. Уставшие от поисков помощники рассаживались по лавкам, отогреваясь.
— Ганна, — мельник подозвал жену, — слыхала, дочка пана пропала? По всей округе второй день ищут. С ног сбились.
Мельничиха замерла, испуганно таращась на мужа.
— Говори, если знаешь. Собаки след взяли возле нашей хаты. Видела кого?
— Так это… Сегодня после полудня я у курей, а тут грохот страшенный! Такой переляк, у меня ажно в грудях захолонуло, — она осеклась, поймав хмурый взгляд гостя.
— Девка тикала от дома. Торбу мою утащила, хлебов пару, кровяной колбасы кругляш добрячий, сала шмат, да не простого, а с червоным перчиком и чесноком, крынку меда, цыбулин пяток, не меньше. Може, ещё чего…
— Как выглядела девка? — перебил егерь болтливую бабу.
— Ну, — она задумалась. — Коса темная, глазищи — во!
— Одета в чем?
— Так ведь…тулуп добрый такой, юбка кажись синяя, богатая, токмо замызганная малость, шапка лисья, сапоги. Добрячи сапоги.
Ганна нервно теребила в руках рушник.
— Да кабы я знала, шо то панянка! А и знала бы?! Она ж скажена! Схватила торбу, горшки повалила и тикать. Я и слова сказать не успела. Вот те крест!
— Куда она убежала?
— Так до леса!
Мельничиха испуганно косилась то на мужа, то на гостя.
— Так-таки слова не сказала?! А невестку спрошу?!
Ганна грузно бухнулась на колени, запричитала.
— Бес попутал, пан егерь! Собак спустила. Так я ж не знала, шо то панянка! Думала, воровка ледащая…
Лукаш поморщился, растер ладонями уставшее лицо.
— Что псы? Быстро вернулись? Ну!
Ганна подвывала, не слыша вопроса.
— Они быстро вернулись, — подала голос невестка из угла хаты. — Я на горище была, оттуда видела. До леса добежали, покрутились малость у опушки и назад приплелись. Морды виноватые, глаза отводят — не, не догнали. Ушла от них девка.
— От Грызли и Хвата ушла?! — Мельник присвистнул.
— Они в лес и не сунулись. Как учуяли кого. До дому неслись вдвое быстрее, чем за…панночкой.
Мельничиха затихла, картинно вытирая рушником сухие глаза. Невестка, смущенная всеобщим вниманием, куталась в платок, старший сын крепко вцепился в мамкину юбку. Напугали мальца бабушкины вопли и чужие страшные дядьки.
Егерь задумался. Живая, шельма. За жратвой выбиралась. Ну, Ядька! Ну, коза! Где же ты спряталась? Лес молчит, говорить не хочет. Лукаш рискнул свою кровь с солью смешать, на корни кропил, звал лешака — все напрасно! Не явился Хозяин. А без него тут не обошлось, если псы, поджав хвост, удрали восвояси. Хват и Грызля от его Ласки щенки. Мельник самых крепких из помета выбрал. На отшибе мужик живёт. Как ни хорохорится, как водяниц ни кормит, а река не от любого лиха оборонить может. С собачками оно завсегда спокойней…
Что ж делать, где искать чертову девку?! От ее отца письмо давеча пришло — домой едет. Да не через три седмицы, как все думали, а через пару-тройку дней объявится. А не будет дочери — головы полетят. Чтоб ей пусто было! Нрав у пана воеводы крут. То все знают. И Ядвига у него — свет в окошке, покойной жены копия.
— Знаешь, Лукаш, давай вечерять. И, это, оставайся с хлопцами до утра. Места всем хватит. Ганна, — мельник прикрикнул на жену, — хватит полы подолом вытирать. Неси еду!
— А и то верно. Весь день с пустым брюхом по буеракам шатались…
Тихо ночью в хате. После сытного ужина, да в тепле, да после хлопотного дня люди крепко спали. Все, окромя егеря. Лукаш осторожно тронул хозяина за плечо. А когда мельник разлепил глаза — приложил палец к губам, махнул ладонью, зовя выйти во двор.
— Вот же черт лесной, не спится ему, — пробурчал Михась, догадываясь, что замыслил беспокойный гость.
У реки было зябко, от ледяной воды тянуло сыростью. Падали редкие снежинки. Скрипело колесо. Жутко ночью на старой мельнице. За всю жизнь не привыкнешь…Михась плотнее запахнул кожух, настороженно вглядываясь в темноту. Тут жди чего хошь…
Чиркнуло кресало, затрепетал язычок пламени в фонаре, освещая худое обветренное лицо панского егеря.
— Ну!? Чего будил, ирод?
— Зови водяницу, время за полночь, луны нет. Отзовётся.
— Ты совсем сдурел, Лукаш?! — зашипел мельник. — Ты о чем меня просишь?! Да если кто узнает, если твои щенки…
— Один мой племяш, покойной сестры сын, второй — подкидыш. Его моя жена выкормила. Я абы кого в лес с собой не беру. Да и спят они беспробудно. Почитай сутки на ногах.
— Нет. — Мельник упрямо замотал головой. — Нет. И не проси.
Егерь засучил рукав, показывая перебинтованную руку. Михась осекся, уставившись на малохольного гостя.
— Ты…?!
Тот кивнул, поправляя рукав. Вздохнул устало.
— Только не отозвался Хозяин. Что-то в лесу творится неладное, да не в нашем, а в ТОМ лесу. Прошлой ночью первый снег лег. Мы с хлопцами далеко сунуться не смогли. Чуть от опушки отошли — и все! Жуть накатывала такая, даже меня ноги от страха не держали. И это почитай рядом с домом! Если Ядвига ТУДА зашла и ночь переночевала, то… Зови водяницу да спрашивай, может, знает чего…
Мельник потрясенно молчал. Звать нелюдей опасно. Ему за всю жизнь трижды довелось. Первый раз в детстве — отец знакомил хозяйку воды с наследником. Потом он сам ее звал и сына показывал. А прошлым летом бабы внучка не углядели. Дуры белье полоскали, заболтались, а мальца тышком-нышком, да и уманили. Хоть Ганна и глупая, но вмиг сообразила домой бежать, мужа звать, пока Марфа на берегу голосила. А на мельницу панские холопы аккурат зерно привезли…Не до них было. Михась тогда при свете дня, понесся к реке, на ходу полоснув запястье, смешивая бьющую фонтаном кровь с солью, кинулся в воду. Водяница отозвалась не сразу, тянула время… То ли летнее солнце ей не нравилось, то ли соленая кровь по вкусу нелюди была. В глазах темнело, голова шла кругом, а он упрямо стоял по пояс в реке, отчаявшись упросить…
Петрика волна на берег вынесла. Тихо так, ласково. Мальчонка и не помнил ничего. Вот только на бережке играл возле мамки. И вот его трясут, все над ним плачут, не натешатся. А дедушка бледный и шатается.
Такие у нелюдей забавы. Михась не меньше седмицы тогда отлеживался. А звать безлунной ночью, в предзимье, после первого снега, когда духи в самую силу входят, — ну уж нет!
— Если панянка — ведьма, я должен ее первым найти, — тихо сказал Лукаш. — Я ведь поэтому на твой хутор шукать вызвался. Другие слуги по деревням окрестным бродят, кого-то в город к дальней родне послали, а я к тебе. Так-то вот. Это если она жива ещё…
— Ну, ты…брат-егерь! Ох! — Мельник перекрестился, потом, опомнившись, хлопнул себя по лбу, сплюнул в сердцах. — Принесла тебя нелегкая на мою голову! На ночь глядя…Погодь, я в хату за ножом и солью схожу, да тряпицу какую прихвачу.
— У меня все при себе.
Лукаш снял с пояса нож, достал из-за пазухи небольшой мешочек. Михась, скинув кожух и сапоги, медленно побрел к реке. Возле воды остановился. Не оглядываясь, приказал глухо:
— Ты того…От воды отойди подальше. Да не лезь, если что. Не мешайся. Она тебя не знает. Помочь не поможешь, а себя погубишь. И еще — под старой липой кубышка закопана. Вдруг что — скажешь моим…
Ледяная вода обожгла кожу, сбила дыхание. Мельник перехватил нож покрепче, прикидывая как сделать надрез, чтоб не так в глаза бросалось. Хотя, разве от Ганнуси утаишь! Усмехнулся в усы. Ему не о бабе думать надо, а о том, как целым из реки выбраться. И вдруг понял, что больше не чувствует холода. Ласковый теплый поток согрел окоченевшие ступни, словно не безлунной ноябрьской ночью вошел он в реку, а ранним июньским рассветом. И не снежинки сыплются над стылой водой, а белые лепестки жасмина! Он замер, боясь пошевелиться.
Водяница была тут.
— Не нужно крови, человек.
