близилось к обеду, и терпкие глотки вина пробуждали аппетит.
– Выбери дело по душе и не будешь работать ни дня, – всегда говорил ему дед, профессиональный портной, итальянец Андреа.
В этом году деду бы стукнуло девяносто пять, но пару лет назад его не стало. Его не стало физически, но душа его всегда была рядом с Адриано. Они с дедом были очень дружны. Андреа, не будучи сам виноделом, много рассказывал внуку о традициях итальянцев в выращивании винограда. Они колесили на его стареньком автомобиле по Италии, смотрели на виноградники и мечтали о будущем, о любви, о мире во всём мире. Для деда, прошедшего войну, мир значил очень много. Дед – это целая эпоха. Он умел любить и ждать, как, наверное, могут немногие. Его история – счастливая и горестная одновременно.
1943 год. Война. Лагерь для военнопленных в Австрии. Андреа Верутто только исполнилось двадцать лет. Он месяц в лагере, и в душе боль, чёрная, всепоглощающая, холодная, с металлическим привкусом. Ему бы хотелось выйти из уютного дома в семейный сад, залитый солнцем, съесть спелый сладкий мандарин и погрузиться в чтение интересного приключенческого романа. А он здесь. В этом страхе, безысходности; в месте, где пахнет смертью и отчаяньем. Молодость никак не сочетается с этим ужасом. Война – это кошмарный сон, который, кажется, никогда не закончится. Андреа плохо спит, болит простуженная спина, мучают сны. В состоянии робота, отрабатывающего каторгу, он пошёл разгружать дрова. На улице было очень холодно. Мерзкий ветер пронизывал до костей. Андреа брал дрова в охапку и относил их в сарай.
Вдруг он увидел, что привезли новеньких. В их глазах, уставших плакать, читалось безразличие, перемежающееся с отвращением к этому миру. Среди всех выделялась молодая женщина с маленькой двухлетней дочкой. Она отличалась от остальных: не была потеряна или испугана, словно приехала по работе на рейсовом автобусе, на котором следует каждый день. Спокойная, статная, уравновешенная, даже с лёгкой улыбкой. Она словно прибыла в их царство мрака с другой планеты.
– Она вышла как будто в луче света. Представляешь, вокруг неё был светящийся шар. И я понял, что-то изменится к лучшему в моей жизни, – рассказывал дед Адриано. – Она была прекрасна. Красива естественной славянской красотой. Русые волосы, серые глаза. Она была чистая и лёгкая, – такое определение дал ей дед.
Он стал наблюдать за ней и маленькой девочкой. Видел с какой нежностью она относится к ребёнку, сколько тепла в ней, сколько заботы и внимания. Эта чудесная женщина оберегала дочь от всех невзгод, и та, по его мнению, даже не чувствовала, что находится в лагере. Она играла с разброшенными деревяшками, палочками, строила из них дома и парадоксально гармонично ощущала себя в этой непростой действительности. Всё-таки, дети – удивительные существа. Для них самое важное, чтобы рядом с ними были родители. Или хотя бы один из них. Тогда мир для них полный, светлый, счастливый. Родительское тепло важнее иных противоречивых и грозных факторов.
Мила, так звали девочку, как потом узнал его дед, была маленькая, тоненькая, но с характером, упёртая и жизнестойкая. За всё время пребывания в лагере она ни разу не заболела. Мила даже не плакала. Лишь изредка, когда чувствовалось напряжение в лагере, садилась рядом с мамой, прижималась к ней, клала голову на плечо. Мария любила дочь. Огромной, сильной, всепобеждающей материнской любовью. Это любовь была путеводной звездой и для мамы, и для дочки. В лагере трудно сохранить человеческое лицо. Любовь и вера – это единственное, что может спасти. Молитва, которой следовали Мила и Мария, подтверждает эти слова. Два совсем не лагерных человека своим приходом осветили верой и Андреа. Каждое утро он чувствовал всё новые и новые силы вставать и идти работать, ждать лучшего, ждать разрешения войны.
– У неё были такие тонкие пальчики с прозрачной светлой кожей, через которую проглядывали вены. Почему-то это казалось мне очень женственным. И притягательным, – говорил дед.
– Ты сразу влюбился? – спрашивал его Адриано тогда.
– Это были сложные времена. Я понял, что это любовь, когда инстинктивно решил отдать свой паёк девочкам. Но так сложилось, что потом они меня подкармливали. Вот такие были проявления любви. Я испытывал какую-то фантастическую любовь до дрожи в руках. Это была даже не любовь, а обожание.
Дед рассказывал, что у них был швейных цех. Шили и мужчины, и женщины. И из остатков ткани он сооружал маленькие симпатичные платочки. Как сейчас сказали бы – в стиле пэчворк. Они были разноцветные, милые и совсем не военные, а домашние и уютные.
– Какая красота, – сказала Мария, получив первый подарок. – Это очень, очень дорогой платок.
Они стали дружить, разговаривать. Мария и Мила попали в лагерь из Украины. И Андреа не владел русским, их родным языком, а Мария, конечно, итальянским. Как они общались, остаётся удивительным, но подтверждает факт, что у любви свой язык.
– Я говорил ей на итальянском. И она меня понимала. Смеялась над шутками, удивлялась рассказам о моём доме, – улыбаясь, рассказывал Андреа.
– Ты выучил русский? Скажи что-нибудь на её языке.
– Я тебя лублу… – почти по слогам сказал дед.
– Что это значит? – спросил тогда Адриано.
– Это признание в чувствах, в любви, но услышал я его только через три месяца после нашего знакомства. Мария долго ко мне приглядывалась. Держала дистанцию, не подпускала близко к себе, не давала много общаться с Милой. Она боялась доверять. В лагере каждый сам за себя. Такая правда жизни. И довериться – значит поставить под риск свою жизнь. Любовь может быть смертельна. Надзирателям не нравились любовные истории.
– И вы скрывали свои чувства? – уточнил Адриано.
– Конечно. Передавали маленькие записки. Не со словами, со знаками. С сердечками, цветами. У нас с Марией был свой графический язык. Как жаль, что эти записки у меня не сохранились.
Дед рассказал и о переломном моменте. Тайком ночами из маленьких кусочков тёплой ткани он шил Марии пальто. Когда он принёс и протянул ей его, она заплакала. Закрыла лицо ладонями и тихо, еле слышно, шмыгала носом. Тогда она и сказала о любви.
– Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.
– Дед, почему ты её потом отпустил?
– Потому что заключённым разрешали вернуться только в их страны. И все разъехались по своим уголкам. Я долго страдал. Писал на адрес Марии в Хмельницкую область. Но никто не отвечал. Я ждал её пять лет, верил, что она объявится весточкой. Но этого не произошло.
– Ты скучал?
– Конечно, Адриано. Более того, я умирал. Умирал от любви.
