Всю ночь Энгус за стенами своего Каменного дома грезил об этом белом одеянии, стянутом на поясе серебряной цепочкой, об улыбке и золотых кудрях неизвестной Девы, которая не вняла его мольбе и не остановилась. Он долго плакал; не в радость ему был его резвый скакун, не в радость то, что он сын могущественного бога и богини самой извилистой и быстрой из рек; заря застала его обессилевшим от слез, впервые в жизни.
Так проводил он ночь за ночью, а днем уже не катался верхом, не ездил на охоту, не сражался на ристалищах; он сидел на поросших невысокой мягкой травою склонах, у подножия священных валунов и ждал, глядя, как несутся тучи, летают вороны, внезапно появляются и убегают по берегам рек стада диких коней. Вскоре щеки у него впали, лоб стал горячим и влажным, ноги ослабели. Отец его спустился с Тарского холма, чтобы увидеть его, мать оставила ложе реки среди камней, густого камыша, зарослей львиного зева и дрока, чтобы лечить его: своими прохладными руками она могла освежить его пылающий лоб, речными рыбами — лососями, форелями, карпами, которых она принесла с собой, — могла накормить его и вернуть силу его ногам.
Но напрасны были все уговоры отца и все заботы матери. И когда Энгус увидел, что они близки к отчаянию и слезам, он заговорил. Он поведал им о своем видении. И сказал, что не выздоровеет никогда, если не узнает хотя бы имени девушки, которая явилась ему.
Тогда отец его призвал своих коней, своих воинов, своих жрецов; мать приказала своей реке сказать об этом всем остальным рекам от моря и до моря, чтобы все они старались узнать имя Девы в белом одеянии, стянутом на поясе тонкой серебряной цепочкой, с улыбкой и глазами более лазурными и живыми, чем любая река, с золотыми кудрями, сияющими ярче всех драгоценных кубков, изогнутых дугою труб, рукоятей меча.
Спустя некоторое время пришла весть: эта Дева была Каэр, дочь короля Этала, и жила она на краю другого моря, на диком берегу, где Океан дал приют множеству воронов и множеству бурь и где озера гоняются друг за другом среди холмов, как клочки лазури на ветреном, облачном небе.
Энгус стал набираться сил; отец дал ему четыре колесницы, запряженные могучими боевыми конями, и лучших воинов; самые острые и тяжкие мечи. Мать обещала ему, что все реки от моря и до моря будут указывать ему самый надежный брод.
Путешествие длилось немало дней: они пересекли бескрайние вересковые пустоши, а через реки, все чаще встречавшиеся им на пути, они переправлялись вброд с невиданной легкостью. Энгусу стало лучше, он снова почувствовал вкус к верховой езде; но он знал, что никогда ему не выздороветь окончательно, что он должен отыскать Каэр и добыть ее.
И вот он добрался до Каменного дома короля Этала; он явился к нему с дарами, но Этал отверг их; тогда Энгус приказал своим воинам обложить осадой Каменный дом, а колесничим велел готовиться к приступу. Перед тем, как дать сигнал к нападению, Энгус один, без оружия пришел к стенам Этала и снова начал переговоры.
— Я хочу взять Каэр в жены, ради этого я здесь, я привез дары, я заберу ее с собой! — кричал он в тишине, голос его звучал громко и твердо, но в душу к нему прокралось расслабляющее томление, он не хотел сражаться, не хотел проливать кровь.
— Каэр здесь нет, — отвечал Этал.
— Ты хочешь обмануть меня, а зачем — я не знаю, — сказал Энгус.
— Зачем мне обманывать тебя, зачем вступать в неравный бой с такими могучими воинами и такими грозными колесницами, как твои? Клянусь тебе, Каэр здесь нет.
— Хорошо, я верю тебе, король Этал, но ты должен сказать мне, где она.
— Не могу, не могу я этого сделать, — ответил Этал и приказал запереть ворота своего Каменного дома.
Осада длилась не одну неделю. Не взлетели стрелы, не помчались колесницы, не пролилась кровь. Король Этал сдался, понуждаемый голодом. И пришлось ему открыть, где его дочь Каэр.
Энгус бросил людей и колесницы, сел на коня и один поскакал к озеру Прекрасного Дракона, без страха углубляясь во все более дремучие леса и поднимаясь на холмы, обитаемые все более свирепыми зверями.
Наконец на закате солнца он достиг озера Прекрасного Дракона. В озере отражались лоскуты небесной сини, проносящиеся розово-фиалковые облака и утопающие в зелени склоны холмов; и на зеркале вод Энгус сразу увидел Каэр, она была лебедем, самым белоснежным, с самыми гибкими крыльями и самой длинной шеей среди всех лебедей. Три кольца замыкались вокруг Каэр, и в каждом кольце было пятьдесят лебедей, и у каждого лебедя на шее была тонкая серебряная цепочка, а на голове золотые завитки. Они пребывали на поверхности воды, плавали, погружали в воду головы, крутя черными перепончатыми лапами, похожими на винты, и все время оставались вокруг Каэр, словно хотели приласкаться к ней и защитить ее.
Энгус не пал духом. Он подошел к берегу и позвал:
— Каэр, Каэр, я здесь ради тебя, плыви сюда, поговори со мной!
Каэр удивилась, услышав этот крик, три лебединых кольца вокруг нее разомкнулись на три полукруга, открылась широкая водная дорожка. Каэр поплыла по ней и приблизилась к берегу, а небесная синь, розы и фиалки облаков, яркая зелень склонов меркли и бледнели рядом с нею.
— Кто ты, зовущий меня? — спросила она наконец, прервав долгое напряженное молчание, от которого у Энгуса сжалось сердце.
— Я — Энгус, я пришел сюда ради тебя, — проговорил он и впервые за долгое время улыбнулся.
— Зачем ты пришел ко мне? Я не могу покинуть это озеро.
Сто пятьдесят лебедей, неподвижных до этих пор, зазвенели серебряными цепочками на шеях, золотыми завитками на головах.
Энгус не испугался.
— Выйди на берег, я не прошу тебя покинуть озеро, подплыви поближе, чтобы я мог хоть раз обнять тебя.
Энгус не испугался даже собственного безумия.
— Хорошо, — ответила Каэр, — но ты должен пообещать, что дашь мне вернуться на озеро.
— Я обещаю, что ты вернешься на озеро, — сказал Энгус и протянул к ней руки.
Каэр подплыла ближе, и Энгус зашел в воду и наклонился, чтобы обнять ее. В это мгновение он забыл самого себя, обещание должно было быть выполнено, но любовь должна была восторжествовать, и волшебная, невообразимая перемена участи не испугала его. Грудь его оделась мягкими перьями и согрела мягкие перья на груди Каэр, за спиной выросли большие белоснежные крылья, он стал лебедем и вместе с Каэр поплыл на середину озера, и три лебединых кольца сомкнулись вокруг них; серебряные цепочки и золотые завитки звенели и ослепляли бесчисленными отражениями косых лучей заходящего солнца.
Обещание было выполнено, и любовь восторжествовала.
В тот вечер с озера Прекрасного Дракона, внезапно зашумев крыльями, взлетели два лебедя, и это были Каэр и Энгус, их брак совершился именем веры, именем мечты.
Они летели долго, выше воронов, выше вересковых равнин, выше облаков, наполненных предзакатным светом. Когда впереди показалась Тара, Священный холм, они стали снижаться.
Они спустились на пологий склон, поросший невысокой мягкой травой, на вершине которого были поставлены в круг девять валунов, высотой они превосходили всадника на коне и делались то цвета воды, то темно-зелеными, то цвета железа, то бледно-розовыми, отражая лучи заходящего солнца среди низких, быстро несущихся облаков. Энгус устало опустился на землю и снова ощутил, как его пальцы и подошвы касаются травы, увидел свои колени, снова обрел свои плечи и руки; рядом с ним была Дева в белом одеянии, стянутом на поясе тонкой серебряной цепочкой; и Энгус снова увидел улыбку и глаза живее и лазурнее, чем река его матери, золотые кудри, сиявшие ярче всех драгоценных кубков, изогнутых дугою труб, рукоятей меча, какими владел его отец: это была Каэр, это и в самом деле была Каэр, теперь он мог обнять ее, мог поцеловать, как молодой бог целует молодую женщину. Он привел ее в Тару — познакомить с отцом, а потом привел к реке матери, вьющейся среди камней и камыша, под обрывами, заросшими дроком и колокольчиками.
Наконец Каэр вошла в Каменный дом Энгуса и живет с ним там до сих пор.
Что за картины создает дождь
I24 октября
В одну беспокойную ночь меня посетило море. Оно было бурное, сплошь водовороты и бездны, волны у него были словно когти, могли вытягиваться и втягиваться, как на японских гравюрах. Я был тогда в квартире отца на последнем этаже огромного дома на холме; но море подошло совсем близко, сплошь водовороты и бездны. С южной стороны, через окна, не разбивая их, проникали целые гроздья огромных волн, но не заливали комнату, а заставляли ее съеживаться, рассыпаться в пыль под разъедающим действием сырости.
Утром, едва проснувшись, я поглядел в сторону моря: оно по-прежнему лежало в своей впадине, за живой изгородью и строем олив; оно даже казалось спокойным, но грохот от него был оглушительный, сильнее, чем во все предыдущие дни. Оно казалось неподвижным, но у гряды прибрежных скал закипало пеной и заливало их доверху, перескакивало через них, как конь в галопе перескакивает через земляную насыпь.
