открыто, незамкнуто. Когда человек кашляет или истекает кровью, тело выплескивается наружу, выходит за свои границы; дрожь, судороги, удушье – всё это проявления потери сознательного контроля над телом.
Хотя в «Безопасности» мы видим исключительно мир элиты, это политический фильм. Хейнс снял его на пике эпидемии СПИДа. Действие происходит в 1987 году, а в прокат картина вышла в 1995-м, за год до изобретения комбинированной терапии, благодаря которой положительный ВИЧ-статус перестал приравниваться к смертному приговору. Хейнс состоял в ACT UP, группе активистов, боровшихся за просвещение и доступное лечение для больных СПИДом, и в «Безопасности» его целью отчасти было исследовать ужас человека, которого атакует что-то невидимое, чего никто вокруг него не понимает и от чего даже богатство не может защитить. Я посмотрела этот фильм осенью 2019 года и не могла не вспомнить панику того времени, смятение и страх от необъяснимого кашля или фиолетового пятна на лице. К весне 2020 года кадры с Кэрол в защитном костюме разнеслись по интернету, став актуальными в разгар пандемии COVID-19 и локдауна, когда нечто невидимое вновь посеяло ужас во всем мире.
Питер, лидер лагеря, куда приезжает Кэрол, имеет отдаленное сходство с Луизой Хэй, столь ненавистной мне во времена моей фитопрактики; славу ей во многом принесла как раз ее скандальная деятельность в связи с эпидемией СПИДа. Сонтаг рассказывает в «СПИДе и его метафорах», как в первые годы кризиса заболевших людей считали порочными извращенцами, как признаки болезни ставили на них клеймо изгоев и отщепенцев, а политики, журналисты и религиозные деятели открыто заявляли, что больные сами заслужили свою чудовищную судьбу.
Хэй же, напротив, приняла больных СПИДом под свое крыло. Каждую неделю в Лос-Анджелесе она проводила массовые очистительные собрания под названием «Хэйрайдс»[33], на которых пациенты, их сиделки и родные делились своими историями. Хэй верила, что к болезни приводит недостаток любви к себе, и призывала людей черпать силы для борьбы в визуализации и аффирмации – а также, разумеется, покупать для этих целей ее книги и кассеты. Страшно вот что: когда люди неизбежно начинали чувствовать себя хуже и умирали, оказывалось, что это их вина, их неспособность достаточно полюбить себя, а не следствие разрушительного воздействие вируса на иммунную систему или отказа правительства и системы здравоохранения финансировать исследования и лечение.
Именно книга Хэй подтолкнула Хейнса к идее «Безопасности». В 1995 году он сказал в интервью журналу «Бомб»: «В ее книге черным по белому написано: если бы мы любили себя, нам было бы не страшно это заболевание. И если ты всё же заболел, то нужно научиться правильно любить себя, и тогда ты вылечишься. Это страшно. Я без конца думал о людях, которые не могли найти ответов и купились на это»[34]. В другом интервью того же года он задал вопрос, столь мучивший Сонтаг: «Почему же людям проще поверить, когда им говорят, что они сами виноваты в своем недуге, чем смириться с неизбежным хаосом неизлечимой болезни?»[35]
* * *
Не знаю, кто еще смог бы так же четко сформулировать ответ на этот вопрос, как писательница Кэти Акер. Как и Сонтаг, ей диагностировали инвазивный рак груди, когда ей было за сорок. В отличие от Сонтаг, она отказалась от химиотерапии и обратилась к альтернативной медицине. Она безусловно верила в смысл, заложенный в болезни, до самой своей смерти от нее.
Впервые Акер нащупала узел у себя в груди в 1978 году, когда ей был тридцать один год. Биопсия показала, что опухоль доброкачественная, но захлестнувший ее ужас вылился в роман «Кровь и срач в средней школе», над которым она в тот момент работала. Особенно выделяются в нем две мысли. Рак имеет политический характер, поскольку всё, что касается женского тела, всегда имеет политический характер. И рак неразрывно связан с репродуктивной функцией, это жуткая имитация беременности, вынуждающая думать о том, как ты обращаешься со своим телом и как заботишься о нем. («Демоническая беременность» – так назвала рак в тот год Сонтаг[36].)
За последующие десятилетия она похожим образом пугалась еще несколько раз, но образования оказывались доброкачественными. Затем в апреле 1996 года, почти в ее сорок девятый день рождения, она вновь нащупала узел. Хотя к тому моменту она уже стала признанной звездой авангарда, это было непростое время. Ее книги плохо продавались, и ей пришлось устроиться преподавателем в Институт искусств Сан-Франциско. В этот раз при биопсии обнаружили злокачественные клетки. Опухоль имела пять сантиметров в диаметре, но врач сомневался, что она успела дать метастазы. Акер предложили несколько вариантов лечения, в том числе лампэктомию и лучевую терапию. Она согласилась на двойную мастэктомию – двойную, потому что она не хотела оставлять одну грудь. Через несколько дней после операции ей сообщили результаты. Шесть из восьми лимфоузлов были поражены раком. Мы все однажды умрем, сухо сказал ей хирург.
Акер отказалась от лучевой и химиотерапии, хоть и знала точно, что мастэктомия не справилась со всеми раковыми клетками. Она верила, что лимфоузлы – это фильтр тела и раковые клетки скапливаются там не потому, что размножаются, а потому, что покидают его. Как и Кэрол в «Безопасности», она отошла от традиционной медицины и возложила надежды на свиту альтернативных целителей, двоих из которых позже осудили за медицинское мошенничество (ее акупунктурист отказался ее лечить, сказав, что иглоукалывание не поможет при раке). Она оборвала общение с друзьями, не согласными с ее решениями. К своему хирургу она больше не обращалась.
Среди прочих ее консультировала Джорджина Ричи, целительница, аттестованная по системе Луизы Хэй. На одном из сеансов регрессии прошлой жизни она сообщила Акер, что ее мать пыталась сделать аборт. Залог здоровья, сказала она, – это прощение, ей нужно простить себя. По заветам Райха она внушала Акер, что болезнь – это травма, закупорка, вызванная шрамами прошлого. «Здоровый человек – это тот, – говорила она, – кто может сказать: „Шрамы прошлого не могут помешать мне делать то, что мне нужно делать сегодня“»[37]. Она заставила Акер сидеть на полу, вцепившись в плюшевую свинью; ее тело одеревенело, объятое воспоминаниями о лишенном любви младенчестве. Похоже, прошлое Акер продолжало жить в ее «эмоциональном теле». Всё, как предсказывал Райх: «Часть прошлой жизни хранится, приобретая иную форму, и остается активной»[38].
Опыт болезни возрождал в ней забытые чувства, фрагменты ее безотрадного детства, с которыми она всё еще не могла ужиться, хоть они и послужили основой архитектуры и атмосферы ее книг. Отличительная черта произведений Акер – это то, что они населены ее альтер эго: Джейни, Пип, Хэстер, Эвридика, Электра, О, и все они в любом возрасте остаются несчастными маленькими девочками, брошенными, нелюбимыми, слишком рано сексуализированными, потерянными в психологическом
