Онисимъ Сергеевичъ, можетъ быть, и самъ хорошо это зналъ, но на дѣлѣ выходило у него какъ-то не такъ. Горячо любимый своими дѣтьми, онъ готовъ былъ служить всѣмъ ихъ прихотямъ, и въ простительномъ отцу заблужденіи находилъ что лучше его дочерей въ свѣтѣ нѣтъ. Соломонида Егоровна совершенно соглашалась съ этимъ, прибавляя къ тому, что иначе и быть не могло, потому что имъ хорошо извѣстно, какой онъ фамиліи, и потому что матерью ихъ она – Соломонида Егоровна. Вотъ на счетъ сыновей своихъ Онисимъ Сергеевичъ былъ немножко противнаго мнѣнія и окончательно расходился въ этомъ пунктѣ съ своей дражайшей половиной. Истрачивая пропасть денегъ на ихъ воспитаніе, онъ видѣлъ, что ребята его выходятъ какъ-то… не того, и копейку рублемъ не считаютъ. "Впрочемъ, чтожь такое? думалъ онъ въ иную пору. Вѣкъ на вѣкъ не приходитъ. Въ наше время то было хорошо, а теперь это. Притомъ молодому человѣку непремѣнно надо перебѣситься. Подростетъ, поумнѣетъ, и самъ остепенится. Вѣдь вонъ посмотрите, какіе побѣги съ перваго-то раза даетъ дерево, – и туда и сюда, а укоренится и пойдетъ расти, какъ надо".
Но это софистическое убѣжденіе Онисима Сергеевича сильно поколебалось, когда старшій сынъ его Виталій, не успѣвъ еще забыть кадетскихъ привычекъ и тетрадокъ, на пути къ мѣсту службы, изволилъ влюбиться въ какую-то Лизаньку Кацавейкину, и по первой же почтѣ послалъ къ отцу горячее, какъ только могутъ писать прапорщики да поэты, письмо съ настойчивымъ требованіемъ его благословенія, грозя въ противномъ случаѣ застрѣлиться чуть ли не десять разъ сряду. Испугался бѣдный Онисимъ Сергеевичъ: разсудокъ говорилъ ему, что девятнадцатилѣтній прапорщикъ окончательно пропалъ, свильнувъ съ служебной дороги на проселочную тропу женитьбы. Сгоряча онъ назвалъ его дуракомъ, молокососомъ и разбранилъ такъ, какъ только у Шекспира ругаются короли да принцессы, и тотчасъ же бросился къ перу писать отвѣтное посланіе: но за первой же строкой приставилъ палецъ ко лбу и задумался.
– А чего добраго, пробормоталъ онъ про себя. Вѣдь чортъ его знаетъ! Ну, какъ въ самомъ дѣлѣ застрѣлится! Вѣдь онъ у меня такой рѣшительный. Разъ какъ-то не захотѣлъ выучить урока изъ Географіи, – ужь какъ я ни бился, и просилъ, и грозилъ, и на колѣни ставилъ, и обѣда лишилъ, – ничто не помогло. Такъ таки германскія владѣнія и остались невыученными. Ужь стало быть выдастся такой характеръ! По дѣдушкѣ, значитъ, пошелъ.
Сильно заговорило въ Онисимѣ Сергѣичѣ привычное чувство безотчетной любви къ дѣтямъ. Встрепенувшійся было разсудокъ, какъ соколъ, съ котораго сняли колпачекъ въ неизвѣстной ему комнатѣ, слетѣлъ съ своего мѣста, забился въ уголокъ и притихъ подъ шумный говоръ взбунтовавшагося чувства. Весь растерявшись, Онисимъ Сергеевичъ обратился за совѣтомъ къ Соломонидѣ Егоровнѣ; а этого только и не доставало, чтобъ напугать бѣднаго Онисима Сергеевича. У Соломониды Егоровны на этотъ счетъ никогда не бывало нерѣшительности. Она всякій поступокъ своего дѣтища привыкла считать "благороднымъ" хотъ бы ея дѣтище ухватило только пуделя за хвостъ. Соломонида Егоровна, какъ дважды два, доказала своему супругу, что Виталій ужь офицеръ, слѣдовательно не мальчикъ, что онъ благородной фамиліи, слѣдовательно не позволитъ себѣ никакого неблагороднаго пассажа, что онъ развивался очень быстро, слѣдовательно нечему удивляться, если онъ теперь рѣшился "избрать себѣ подругу жизни" что она – Соломонида Егоровна – и въ Москвѣ и въ Петербургѣ слышала про фамилію Кацавейкиныхъ, слѣдовательно онъ никакъ не могъ ошибиться въ выборѣ, и что вѣроятно, онъ познакомился "съ владычицей своего сердца" гдѣ нибудь на аристократическомъ балѣ, а пожалуй даже и при Дворѣ, гдѣ, какъ извѣстно, бываютъ и кадеты. На возраженіе Онисима Сергеевича, что Виталій нашелъ Кацавейкину не въ Петербургѣ и не въ Москвѣ, а въ Орлѣ, – Соломонида Егоровна сказала, что это ничего не значитъ, что онъ непремѣнно зналъ петербургскихъ Кацавейкиныхъ и что только поэтому познакомился онъ и съ орловскими Кацавейкиными. Противъ сомнѣнія Онисима Сергеевича на счетъ состоянія невѣсты, Соломонида Егоровна сказала, что она непремѣнно должна быть богата, иначе родители не посмѣли бы и думать входить въ родство съ такимъ домомъ, какъ "ихній" сильно покрутилъ головой Онисимъ Сергеевичъ на такое убѣжденіе своей супругѣ: но всячески онъ уже былъ сбитъ съ крѣпкой позиціи рѣшительной атакой Соломониды Егоровны; оставалась слабѣйшая. Въ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ изложила она Онисиму Сергеевичу несчастіе потерять сына, подающаго блестящія надежды, и еще въ цвѣтѣ юныхъ лѣтъ и еще по случаю, отъ котораго, можетъ быть, зависитъ его счастье, и еще такъ нѣжно обнимающаго колѣни своихъ родителей. Она завершила рѣчь свою обильными слезами, къ которымъ Елена Онисимовна присоединила и свои собственныя, – и дѣло Виталія было выиграно. Онисимъ Сергѣичъ съ слѣдующей же почтой послалъ жениху богатую икону, наказавъ ему тотчасъ же послѣ брака отслужить молебенъ Гурію, Самону и Авиву.
– А все таки глупо! твердилъ онъ, отправивъ посылку на почту и расхаживая большими шагами въ своемъ кабинетѣ. И сто и тысячу разъ скажу, что глупо, глупо, глупо! Вотъ посмотрите, чѣмъ это кончится; ужь я знаю!.. Застрѣлюсь, говоритъ, – и вретъ, не застрѣлился бы. А впрочемъ, кто его знаетъ? Вѣдь онъ у меня такой рѣшительный. Разъ изъ Географіи… Эхъ, ты Господи Боже мой! Сглуповалъ, совсѣмъ таки сглуповалъ! Теперь ужь не поправишь.
И точно, не поправишь. Жена не сапогъ, говоритъ пословица, надѣнешь – не скинешь. А кончилось, дѣйствительно, скверно. Ужь не говоря о томъ, что Кацавейкины были, что называется, голь перекатная, и сами разсчитывали на то, чего такъ положительно ожидала Соломонида Егоровна, – молодой человѣкъ, нагрузивъ странническій экипажъ свой женою, горничной, и другимъ тряпьемъ, необходимымъ для семейнаго счастія, встрѣтилъ на службѣ разныя непріятности. Ужь первое появленіе его къ полковнику дало ему порядочный щелчокъ.
– Такъ это вы женились на дорогѣ? спросилъ старый холостякъ, флегматически осматривая щедушненькую фигурку юнаго супруга.
– Такъ точно, полковникъ, отвѣчалъ онъ, слегка покраснѣвъ.
– Вы?
Юный супругъ ничего ужь не отвѣчалъ на это.
– А родители у васъ есть?
– Есть, полковникъ.
– Должно быть, только матушка.
– Есть и отецъ, полковникъ.
– И отецъ есть? Это удивительно! И благословили васъ?
– Благословили, сказалъ юный супругъ, сердито тряхнувъ кудрявою головкой.
– А что это у васъ за прическа такая, господинъ новый супругъ? Вы въ ней походите на дѣвочку.
– Полковникъ…
– Сколько вамъ лѣтъ, господинъ прапорщикъ?
– Двадцать третій.
– Что?
– Двадцать третій, полковникъ.
– А, вы еще лгать пріучаетесь! Не хорошо, юный супругъ! По формуляру вамъ значится… сколько тамъ? спросилъ старый холостякъ полковаго адъютанта, стоявшаго въ сторонѣ и улыбавшагося какъ-то предательски.
– Девятнадцать.
– А видите? ну, извольтежь идти, юный супругъ, остригитесь, какъ должно да пріучайтесь къ службѣ, господинъ юный супругъ.
И пошелъ Виталій по всему полку слыть подъ курсивнымъ прозвищемъ юнаго супруга. И сердился, и ссорился, и бранился онъ за это съ товарищами, но выходило еще хуже. Извѣстно, кто чѣмъ больше сердится на остроты и насмѣшки, тѣмъ больше онѣ сыплются на него. Ухаживанье за молоденькою прапорщицей, которая тоже скоро оцѣнила юность своего супруга, и поэтому не оставалась невнимательною къ искательствамъ усатыхъ капитановъ и щеголей майоровъ; она даже позволяла себѣ въ супружеской бесѣдѣ смѣяться надъ ребяческой ревностью своего Вити. Скудость прапорщичьяго жалованья и уютностъ квартиры, отводимой, по положенію, одинокой звѣздочкѣ безусаго Марса, все это требовало безпрестанныхъ хлопотъ, и юный супругъ, опустивъ крылья "желаній и надеждъ", смиренно сталъ обращаться къ своимъ родителямъ съ покорнѣйшими просьбами то о какомъ нибудь совѣтѣ, то объ утѣшеніи, при чемъ болѣе надлежащаго распространялся о своихъ критическихъ обстоятельствахъ и о гоненіи рока. Служба пошла какъ-то дурно: ссора съ полковымъ адъютантомъ, чуть не кончившаяся дуэлью, сдѣлала и полковника неблагосклоннымъ къ юному супругу; а тутъ еще Богъ послалъ дочку, къ которой понадобились мамки да няньки, – все это заставило Виталія взять отставку. Невстунно двадцати двухъ лѣтъ отъ роду, онъ уже кончилъ военную карьеру, и не поймавъ ни Кошута, ни Бема, занялъ, по ходатайству отца, гдѣ-то мѣсто помощника Становаго Пристава, и сталъ преслѣдовать малеькихъ воришекъ, почтительно кланяясь большимъ ворамъ.
