Так или иначе - суд состоялся. Стоит ли о нем рассказывать? Что сказать о лорде Главном судье, кроме того, что ему следовало бы стыдиться носить свой парик? Или о мистере..... и мистере...... кои не жалели красноречия для
попрания справедливости и бедняков? С нашей стороны выступал не кто иной, как старший адвокат Бинкс, - мне совестно за честь британских юристов, но я вынужден сказать, что и он, похоже, был подкуплен, ибо попросту отказался меня защищать. Веди он себя так же, как мистер Маллиган, его помощник, которому я столь скромным образом желаю выразить признательность, - все могло бы обернуться в нашу пользу.
Знали бы вы, какое впечатление произвела речь мистера Маллигана, когда он, впервые выступая в суде, сказал:
- Стоя здесь, у пустомента священной Фумиде, видя вокруг эмблемы пруфессии, столь пучитаемой мною, перед лицом пучтенного судьи и прусвищенных присяжных - славы отечества, бескурысных заступников, надежного утюшения бедняков, - о, как я трупещу, какой стыд обугрил мне щуки. (Возглас в зале: "Какой стыд!") Зала взревела от хохота, а когда был снова водворен порядок, мистер Маллиган продолжал:
- Мулорд, я их не слышу. Я родом из струны, привыкшей к угнетению, но поелику моя струна, да, мулорд, моя Ирландия (нечего смеяться, я ей горжусь) вупреки тиранам всегда зелена, хороша и прекрасна, так и правда моего клюента вусторжествует над злобным безрассудством, - я повторяю, злобным безрассудством тех, кто хочет ее уничтожить и в лицо которым от имени моего клюента, от имени моей струны, да, и от своего имени я, скрестив руки, кидаю полный презрения вызов!
- Бога ради, мистер Миллиган... ("Маллиган, мулорд!" - вскричал мой адвокат.) Хорошо, Маллиган, - прошу, успокойтесь и не отклоняйтесь от сути дела.
И мистер Маллиган больше не отклонялся целых три часа кряду. В речи, битком набитой латинскими цитатами и блиставшей непревзойденной красотой слога, он рассказал обо мне и моем семействе; о том, каким романтическим образом разбогател старый Таггеридж и как впоследствии его богатства достались моей супруге; о положении в Ирландии; о честной бедности Коксов в прошлом (после чего он несколько минут, покуда его не остановил судья, обозревал гневным взором нищету своей родины); о том, какой я превосходный супруг, отец, хозяин, а моя жена - супруга, хозяйка, мать. Но все напрасно! Дело было проиграно. Вскоре меня привлекли за неуплату расходов, - пятьсот фунтов на судебные издержки свои собственные и столько же за Таггериджа. Он сказал, что не даст и фартинга, чтобы вызволить меня не то что из Флитской тюрьмы, а из пекла. Само собою разумеется, вместе с поместьем мы потеряли и городской особняк, и капитал в ценных бумагах. Таггеридж, у которого и так были тысячи, забрал все. А когда я попал в тюрьму, кто, думаете, навещал меня? Ни бароны, ни графы, ни иностранные послы, ни сиятельства, что вечно толклись у нас в доме и пили-ели за наш счет, не пришли ко мне. Не пришел и неблагодарный Хламсброд.
Теперь уж я не мог не указать моей дорогой женушке:
- Видишь, душенька, мы прожили господами ровно год, но что это была за жизнь! Перво-наперво, дорогая, мы давали званые обеды, а все над нами насмехались.
- О да, и вспомни, как тебе после них бывало худо! - воскликнула моя дочь.
- Мы приглашали знатных господ, а они нас оскорбляли.
- И портили маме характер! - добавила Джемайма Энн.
- Потише, мисс! - цыкнула Джемми. - Тебя не спрашивают!
- А потом тебе понадобилось сделать из меня помещика.
- И загнать отца в навозную кучу! - заорал Таг.
- И ездить в оперу и подбирать иностранных графов да баронов.
- Слава богу, милый папа, что мы от них избавились! - воскликнула моя крошка Джемайма Энн, почти счастливая, и поцеловала своего старого отца.
- А Тага тебе понадобилось делать модным джентльменом и послать его в модную школу.
- Даю слово, я остался самым настоящим невеждой! - ввернул Таг.
- Ты дерзкий неслух! - сказала Джемми. - Этому ты выучился в своей благородной школе?
- Я еще кое-чему там выучился, сударыня. Можете справиться у мальчишек, - проворчал Таг.
- Ты готова была торговать родной дочерью и чуть не выдала ее замуж за мошенника.
- И прогнала бедного Орландо, - всхлипнула Джемайма Энн.
- Молчать, мисс! - рыкнула Джемми.
- Ты оскорбляла человека, от отца которого получила наследство, и довела меня до тюрьмы, и у меня нет теперь надежды отсюда выбраться, - не станет же он меня вызволять после всех твоих оскорблений!
Все это я выложил довольно-таки решительно, потому что очень уж она меня допекла, и я вознамерился как следует задать моей душеньке.
- О Сэмми! - воскликнула она, заливаясь слезами (ибо упрямство моей бедняжки было вконец сломлено). - Все это правда. Я была ужасно-ужасно глупой и тщеславной и из-за моих прихотей пострадали мой любимый муж и дети, и теперь я так горько раскаиваюсь.
Тут Джемайма Энн тоже залилась слезами и кинулась в объятия матери, и обе они минут десять подряд совместно рыдали и плакали. Даже Таг выглядел как-то чудно, а что до меня, то... Просто диву даешься, но только клянусь, что, видя их такими расстроенными, я радовался от всей души. Пожалуй, за все двенадцать месяцев роскошной жизни я ни разу не был так счастлив, как в этой жалкой каморке, в которой меня содержали.
Бедный Орландо Крамп навещал нас каждый день, и мы, те самые, кто в дни жизни на Портленд-Плейс совершенно пренебрегали им и на празднике в Бьюла так жестоко с ним обошлись, ныне куда как радовались его обществу. Он приносил моей дочери книжки, а мне бутылочку хереса. Он брал домой Джеммины накладные волосы и причесывал их, а когда часы свиданий заканчивались, провожал обеих дам в их чердачную комнатенку в Холборне, где они теперь жили вместе с Тагом.
- Забыть ли птице свое гнездо? - говаривал Орландо (он был романтический юноша, уж это точно: играл на флейте и читал лорда Байрона без передышки со дня разлуки с Джемаймой Энн). - Забыть ли птице свое гнездо, на волю пущенной в краях восточных? Забудет ли роза возлюбленного соловья? Ах, нет! Мистер Кокс! Вы сделали меня тем, что я есть и кем надеюсь быть до гробовой доски, - парикмахером. До вашей парикмахерской я и в глаза не видывал щипцов для завивки и не мог отличить простого мыла от туалетного. Разве вы мне не отдали ваш дом, вашу мебель, ваш набор парфюмерии и двадцать девять клиентов? Разве все это - пустяки? Разве Джемайма Энн - пустяк? Если только она разрешит называть себя по имени... О Джемайма Энн! Твой отец нашел меня в работном доме и сделал меня тем, что я есть. Останься со мной до конца моих дней, и я никогда-никогда не изменюсь.
Высказав все это, Орландо в страшном волнении схватил свою шляпу и кинулся прочь.
Тут и Джемайма Энн ударилась в слезы.
- О па! - воскликнула она. - Ведь правда же он... он... славный молодой человек?
- Еще какой славный! - объявил Таг. - Вчера он дал мне восемнадцать пенсов и бутылочку лавандовой воды для Маймы Энн, - что ты на это скажешь?
- Не мешало бы ему вернуть тебе парикмахерскую, - вставила Джемми.
- Что?! Для уплаты судебных издержек Таггериджа? Дорогая моя! Да я лучше помру, чем этак ему потрафлю.
Декабрь. Семейные хлопоты
Когда Таггеридж засадил меня в тюрьму, он поклялся, что там я и окончу свои дни. Похоже, у нас были причины стыдиться самих себя. И мы, благодарение господу, устыдились! Я вскоре пожалел о своем дурном к нему отношении, а от него получил письмо, в котором было сказано следующее:
"Сэр, я полагаю, Вы достаточно пострадали за поступки, в коих повинны не столько Вы, сколько Ваша супруга, а посему я прекратил все иски, поданные на Вас, пока Вы незаконно владели имуществом моего отца. Вы, конечно, помните, что, когда после обследования его бумаг завещания найдено не было, я с полной готовностью уступил его собственность тем, кого полагал законными наследниками. В ответ на это Ваша жена, вкупе с Вами (ибо Вы ей потакали) осыпала меня всевозможными оскорблениями; а когда завещание, подтверждавшее мой справедливый иск, нашли в Индии, Вы не можете не помнить, как это известие было встречено Вашим семейством и к каким прискорбным действиям Вы прибегли.
Счет Вашего адвоката оплачен, и так как я полагаю, что Вам лучше заниматься тем ремеслом, каким Вы занимались ранее, то я дам Вам пятьсот фунтов на покупку товара и парикмахерской, как только Вы приглядите что-нибудь подходящее.
При сем посылаю двадцать фунтов на Ваши насущные расходы. Мне известно, что у Вас есть сын, как я наслышан - бойкий юноша. Если он захочет попытать счастья за границей и отправиться в плавание на одном из кораблей Ост-Индской компании, я могу его устроить.
Ваш покорный слуга
Джон Таггеридж".
Не кто иной, как миссис Бредбаскет, экономка, доставила это письмо и вручила его мне с самым что ни на есть надменным видом.
- Надеюсь, голубушка, ваш хозяин хоть отдаст мои личные вещи! вскричала Джемми. - Семнадцать шелковых и атласных платьев да целую кучу побрякушек, которые ему вовсе не нужны.
