— Еще бы! Ей пришлось немало натерпеться от них. У нас ведь не очень цивилизованный город. Шериф пер на нее, как бык на красную тряпку. Он клонил к тому, что Марте не следовало той ночью отпускать мужа из дома. Тогда, мол, ничего бы не случилось.
— Кстати, действительно, а куда его понесло?
— Марта говорит, ему показалось, что он сделал ошибку в какой-то из своих книг, и он решил вернуться в контору, чтобы ее исправить.
— Кто-нибудь сообразил проверить его книги?
— Естественно. Он оказался прав, действительно, была ошибка. Бухгалтер легко ее обнаружил. Ничего криминального — обычная описка, легко исправимая.
— И что, по вашему мнению, это доказывает?
— Доказывает? — Ронда нахмурился. — Всего лишь то, что О'Горман был человеком глупым, но ответственным и добросовестным. Как я вам и говорил.
— А может быть, и еще кое-что.
— Например?
— Он мог ошибиться и умышленно.
— С чего это вдруг?
— Таким образом у него появлялась уважительная причина, чтобы вернуться в контору на ночь глядя. Он часто работал по вечерам?
— Я же вам сказал: мне кажется, Марта частенько ему помогала. Хотя она никогда и не признается. Как бы то ни было, тут вы попали пальцем в небо. У О'Гормана даже не хватило бы ни мозгов, ни характера, чтобы затеять какую-нибудь интригу. Я готов даже предположить, что он притворялся более глупым, чем был на самом деле. Но никто не сможет притворяться двадцать четыре часа в сутки и триста шестьдесят пять дней в году! Нет, Куинн. Возможна только одна причина, которая могла бы заставить его тащиться в контору поздно вечером, сквозь самую сильную бурю, какая когда-либо разражалась над этим Богом проклятом городишком. Он до смерти испугался того, что допустил ошибку и может потерять работу.
— Вы, похоже, нисколько в этом не сомневаетесь.
— Ни на секунду. Вы можете, сидя здесь, выдумывать интриги, тайные встречи, кошмарные заговоры и все такое прочее. Я — нет. Я знал О'Гормана.
— Вы тут поминали, что миссис О'Горман помогала ему в работе. Может, и еще в чем-нибудь?
— Послушайте, Куинн! — Ронда раздраженно хлопнул по столу ладонью. — Не забывайте: мы говорим о двух совершенно замечательных людях!
— Таких же замечательных, как та маленькая леди, о которой вы мне рассказывали? Ну, та, которую поймали с руками по локоть в кассе. Ронда, поверьте, я не пытаюсь испортить вам день, просто хочу по возможности разобраться.
— Понимаю, но эти самые возможности тут практически бесконечны. Не верите мне — спросите у шерифа. Полиция рассмотрела все мыслимые варианты, кроме разве что поджога и детоубийства. Может, вам было бы интересно взглянуть при случае на мою картотеку?
— И даже очень.
— Я сохранил ее полностью, потому что мы с Мартой — очень давние друзья. Ну, а еще потому, что у меня, честно говоря, всегда было ощущение: в любой момент это дело может снова всплыть. Вдруг какой-нибудь громила из Канзас-сити, или в Новом Орлеане, или в Сиэтле, арестованный по совершенно другому поводу, возьмет и признается в убийстве О'Гормана? Вот все и уладится раз и навсегда.
— А вы никогда не надеялись, что однажды сам О'Горман возьмет да и вернется?
— Было и такое. Хотя скорее от отчаяния. Понимаете, у него в тот вечер всего-то при себе и было: одежда, что на нем, машина и два однодолларовых банкнота в бумажнике. Семейную кассу Марта из рук не выпускала и, сколько у него при себе было, знала всегда до последнего цента.
— Из его гардероба никакая одежда не пропала?
— Нет.
— Был у него счет в банке?
— Общий с Мартой. Деньги он мог получить и без нее; позже она, конечно, об этом бы узнала, но не получал. И не занимал ни у кого.
— Заложить ничего не мог? Было у него что-нибудь ценное?
— Разве что наручные часы — они стоили около сотни. Марта подарила. Но их нашли в ящике письменного стола, — Ронда закурил еще одну сигарету, откинулся в кресле и уставился в потолок. — Кроме чисто физической возможности исчезнуть для такого шага должны быть еще какие-то психологические обоснования. А их нет. Больше того, с годами О'Горман стал полностью зависим от Марты. Да он бы без нее недели не прожил бы! Как малый ребенок.
— Маленькие детки в его возрасте порой становятся довольно надоедливы, — сухо заметил Куинн. — Может, полиция зря исключила детоубийство?
— Если это шутка, то весьма дурного тона.
— Ничего не поделаешь, у меня все такие.
— Я сейчас принесу картотеку, — Ронда поднялся. — Не знаю, зачем я это делаю? Разве что уж больно хочется, наконец, увидеть это дело закрытым. Тогда Марта, наконец, сможет снова подумать о замужестве. Она просто создана для того, чтобы быть идеальной женой. Эх, не видели вы ее в лучшей форме!
— Это точно. И вряд ли увижу.
— Такая живая, полная веселья…
— Товар не отвечает спросу, — перебил Куинн его излияния. — И я не на рынке.
— Вы слишком подозрительны.
— Таким уродился. Добавьте воспитание, квалификацию и природную наблюдательность.
Ронда вышел, а Куинн хмуро шлепнулся обратно в кресло. Отсюда он мог видеть торчащие над панелью три макушки: седую — Ронды, еще одну мужскую, весьма скромно остриженную, и сложную женскую прическу цвета японской хурмы.
«Рубашка, — думал он. — Именно эта рубашка не дает мне покоя. Лоскут одежды, зацепившийся за дверцу машины. В грозу. Под проливным дождем. Почему О'Горман не надел плащ? Или хотя бы пиджак?»
Ронда вернулся, неся два каталожных ящика с пометкой «Патрик О'Горман». В ящиках оказались вырезки из газет, фотографии, копии телеграмм и письма со штампами отделений полиции — в основном из Невады, Калифорнии и Аризоны, но нашлось несколько штук из самых отдаленных районов страны и даже из Мексики и Канады. Материалы были расположены в хронологическом порядке, но все равно, чтобы как следует в них разобраться, требовалось немало времени и терпения.
— Можно, я возьму их на ночь с собой? — попросил Куинн.
— Зачем?
— Вернусь в мотель и внимательно все изучу. Есть кое-какие моменты, в которых мне хотелось бы разобраться подробнее. Состояние машины, например. Был ли в ней обогреватель? И работал ли он?
— Ну, узнаете, и что это вам даст?
— Если действительно, как полагает миссис О'Горман, произошел несчастный случай, почему ее муж в такую страшную грозу вышел из дома, даже не надев пиджака?
Ронда уставился на него в полнейшем замешательстве.
— Вот уж не думал, — медленно проговорил он, — что наличие в машине обогревателя может иметь такое значение.
— Если бы только обогреватель, — вздохнул Куинн.
— Хорошо, возьмите материалы с собой. Может, найдете еще какие-нибудь мелочи, на которые мы не обратили внимания.
«ИСКЛЮЧАЯ САМОУБИЙСТВО, — думал тем временем Куинн. — МОЖЕТ БЫТЬ, МАРТА О'ГОРМАН СТАЛА СЛИШКОМ УСТАВАТЬ ОТ СВОЕГО МАЛЕНЬКОГО МАЛЬЧИКА ПАТРИКА?»
Его внимание сразу же привлек протокол показаний Марты О'Горман во время дознания у коронера:
«Это случилось около половины девятого вечера. Дети уже спали, я читала газету. Патрик весь вечер вел себя беспокойно, был очень взволнован; казалось, он никак не может принять какое-то важное решение. Наконец я спросила его, что случилось. Он сказал, что сделал ошибку в какой-то записи и хотел бы вернуться в контору, чтобы исправить ее, пока никто не заметил. Патрик всегда был таким ответственным… Извините, я не могу продолжать. Пожалуйста. О Боже, помоги мне…»
«Очень трогательно, — подумал Куинн. — Но факт остается фактом: дети спали, и Марта вполне могла покинуть дом вместе с Патриком».
Насчет обогревателя никаких данных не нашлось, хотя лоскут шерстяной фланели с пятнами крови обсуждался во всех подробностях. Группа крови действительно была та же, что и у О'Гормана; в самой фланели и Марта, и двое клерков — приятелей О'Гормана без труда узнали часть рубашки, которую он часто носил. Это была ярко-желтая, в черную клетку шотландка, по словам коллег, постоянный предмет для шуток: из-за этой рубашки О'Гормана прозвали в конторе «Ирландцем, который носит шотландку».
— Хорошо, — проговорил Куинн, обращаясь к куче бланков. — Предположим, я — О'Горман. Мне до чертиков надоело быть маленьким пай-мальчиком. Я хочу сбежать и посмотреть мир. Однако объясниться с Мартой начистоту мне не по силам. Поэтому я должен исчезнуть. Я надеваю приметную рубашку, в которой меня видели множество людей. Тщательно выбираю время, когда вода в реке стоит высоко и вдобавок идет дождь. Выезжаю на мост, рву рубашку, пятнаю выдранный клок собственной кровью, цепляю на дверцу и сбрасываю машину в реку. Что потом? А потом я остаюсь в одном белье под проливным дождем, в грозу, в трех милях от города и с двумя долларами в зубах. Очень трогательно. Браво, О'Горман! Ничего не скажешь, действительно, грандиозный замысел!
