Груня повел себя неадекватно. Он устал от службы, и радовался жизни только под дурью.
— Корабль в море ходит, товарищ капитан первого ранга, — лучезарно доложил он, капая краской на прогар.
Ольховский задохся от унижения.
Единственным итогом он сумел конвульсивно родить приказ «В трюмах сгноить гниду!», что на бутафорском корабле следует понимать скорее фигурально.
Ольховский же повернулся на каблуках так, что фуражка смазалась козырьком вбок, не успев за вращением головы, и проследовал высказать негодование старпому.
— Знаешь, о чем я мечтаю? — спросил он, стравив пары.
— Знаю, — флегматично кивнул Колчак.
— Ну?
— Тебе в подробностях? Выстроить команду на баке, вызвать вооруженный караул и под горн повесить его на рее.
— Почти телепатия… Но на самом деле я мечтаю о другом…
— Все мечтают о другом, хм.
— В последние годы я понял, почему матросня в восемнадцатом году переколола в Кронштадте всех офицеров.
— С-с-сволочня потому что.
— Озверели-с, вашбродь. Развал, воровство, безнадега, безделье — и все можно. Ничего не напоминает?
— Есть предложения?
— Почти есть… — зло прищурился Ольховский.
— Гонять как сук и держать в ежовых рукавицах!
— Ежики для рукавиц кончились, господин старший помощник. Что ты с этим Груней сделаешь?
Нету у военкоматов для тебя других матросов! Губа? Дисбат? ЧП нам первым не нужно, и он это лучше тебя понимает. Списать? А пришлют лучшего?..
Колчак в этот день был также не в духе, но уже по совершенно другой причине, характера сугубо личного. Он получил официальный ответ от начальника КЭЧ, что квартиры ему в ближайшем полугодии выделить не смогут, следовательно, поскольку на съемное жилье казенных денег и близко не хватало, а своих тем более, семья продолжала куковать в Севастополе. Ему предстояло вечером звонить туда и сообщать эту новость жене.
— Да, — сказал он, — примерно вот так революция и происходила. Грохнуть раз главным калибром по штабу флота — и мгновенно найдутся квартиры для всех желающих. Кстати о грохнуть… в смысле о квартирах. Пошли чего покажу.
Он увлек Ольховского на палубу. Отчужденной прямой пройдя сквозь бессмысленное движение туристов, зацепились взглядом за приоткрытую дверь рубки — на ручке покачивался раззявленный замок.
В рубке они застигли фигуру в белесой застиранной робе, акробатическим пируэтом отлетевшую от штурвала и еще в воздухе пытающуюся принять стойку «смирно». Когда смазанное изображение зафиксировалось стуком каблуков о палубу, оно оказалось матросом Габисония. Матрос состоял из вытаращенных глаз и икоты.
— Блядь!! — завопил Ольховский.
— Й-я!! товарищ капитан первого ранга! — выкрикнул Саша от испуга и старательности на той же громкости.
— Ты что здесь… аэробикой занимаешься?!
— Никак нет!
— А чем?!
Саша дернул щекой, покраснел и запыхтел.
— Рукоблудствовал, — недобрым голосом предположил старпом.
— Я… у штурвала… стоял просто… — пробормотал Саша.
— Зачем?! Что?!
— Я… так… как бы… мечтал… — теперь для передачи Сашиного голоса пришлось бы прибегнуть к самым маленьким, неразличимым буквам. — Виноват, товарищ капитан первого ранга… не повторится!..
— Кто ключ дал? Спер? Мечтатель. Пять нарядов! А теперь пошел вон, — с отвращением сказал Ольховский, и гаснущее видение дробью чиркнуло по трапу.
— У штурвала он мечтает… — хмыкнул Колчак. — Мало занят, значит.
Ольховский расслабил тело в адмиральском кресле и бездумно вперился по курсу в неизменную набережную за длинным отблеском серой воды.
— Петр Ильич, ты музыку любишь? — спросил Колчак.
— Нам и без музыки дерьма хватает. А что?
— А просто, — вот тот особнячок прямо по курсу купил Ростропович с Вишневской… тот синий, трехэтажный.
— Весь?
— Весь.
— Уважаю виолончелистов, — сказал Ольховский. — Ты это и хотел показать?
— Тут я знаешь что подумал? Мы могли бы организовать товарищество с ограниченной ответственностью «Выстрел Авроры». Хорошие бабки гребли бы.
— Это как?
— Ну, скажем, богатый новый русский за двести тысяч может из бакового орудия засадить один снаряд по городу. По памятникам архитектуры нельзя. Точность попадания мы обеспечиваем. Боеприпасы наши. Из двухсот тысяч мы рассчитываемся с городом за убытки, а разницу — себе. Налоги, конечно.
— У меня тоже мысль одна была, — сказал Ольховский. — Привести корабль в порядок и катать новых русских по Неве — за очень большие деньги. Сразу модно станет. Ресторан, казино, в охране матросы в пулеметных лентах. А потом подумал — нельзя.
— Почему?
— Утопить кого-нибудь захочется, швырнут матросики банкира за борт с колосниками на шее, потом копоти не оберешься, слухи пойдут, расследование, а…
Полистали мысленные картины.
— О чем я думал, когда командовал «Москвой»? — пожал плечами Колчак. — Ведь мог поднять самолеты, разнести эту самостийную раду, спровоцировал бы заваруху, а обратного хода уже нет, — и был бы Севастополь наш.
— А ты бы где был?
— Застрелился, — рассудительно ответил Колчак. — Так хоть человеком бы побыл! А это что — жизнь? Твою мать, Петька, когда же просвет. Ты не обращал внимание: сейчас спивается масса народа старше сорока, вот что интересно. В молодости гулял, квасил, все ничего, жизнь так или иначе состоялась, — и вдруг на склоне лет и карьеры без ста1 кана день прожить не может. Почему бы? А глухо, как в трюме.
— Ты Саблина помнишь с его сторожевиком?
— Дол-бак твой Саблин! Тоже, второй лейтенант Шмидт. Через всю Балтику, против флота, когда все гайки закручены — на что он рассчитывал? Хочешь уйти — захвати малый торпедный и дуй к тому берегу. Хочешь мир известить — рви зигзагом на радио в Стокгольм. Не можешь выстроить операцию — не офицер! Типичный русский бунт — пример бессмысленности.
— Достало, значит.
Они посмотрели друг на друга, помолчали и засмеялись.
— Машину не наладишь, — сказал Колчак.
— Налажу. Нам хватит оборотов сорок на один вал для малого хода.
— Котлы не соберешь.
— Соберу. Дизель форсирую.
— Штанги срезать?
— Тоже, проблема.
— А как ты с постамента поднимешься?
— Дождусь нагонной воды. А вообще — понтон, с правого борта — кольца, и полотенца под днище. У нас шесть тысяч тонн — подумаешь.
— Где ты возьмешь понтон? — Колчак провел пальцами по нижней кромке смотровой прорези и внимательно осмотрел их, проверяя чистоту. Ненужного ответа ждать не следовало, потому что достать можно что угодно, и он знал это не хуже командира.
6
— На флаг и гюйс — смир-рна! Флаг и гюйс — поднять!
Вползли и впечатались в сизые тучи трехцветный государственный флаг и небесным крестом по горнему снегу — андреевский.
Бросили руки от козырьков офицеры, но команды «вольно» не последовали: врос и тянулся матросский крошечный строй, подавая уставную выправку со снисходительной небрежностью служак.
— Слушай приказ! Принято решение вновь превратить «Аврору» в активную плавединицу, вернуть ей статус действующей учебной базы флота. Объявляю переход на новый распорядок. С этого момента корабль переводится в режим подготовки к бою-походу. Машинной и трюмной командам: привести механизмы в готовность для подачи оборотов на гребные валы. Топливные цистерны проверить и подготовить к приему топлива. Командиру БЧ—5 — выделить людей для переборки рулевой машины, обеспечить передачу усилия со штурвала на баллерс руля. Начарту — орудия главного калибра в рабочее состояние! Всем командирам боевых частей и старшим команд подать план и перечень необходимых работ к семнадцати ноль-ноль. Поздравляю экипаж с переходом на боевой корабль!
Затянувшаяся пауза имела тональность стона, где более изумления и мрачных предвидений, нежели восторга.
— Ответ не слы-шу!
Выдержав отмеренные две с половиной секунды выдоха, ответ прозвучал с революционным разнобоем: если одни нестройно оторвали:
— Служим Отечеству!
то другие покрыли святые слова казенным гарканьем:
— Ура! Ура! Ура!
Суммарный эффект клича получился какой-то невнятно-угрожающий. Так, вероятно, роптали на митинге стрельцы.
В течение всей процедуры Ольховский слышал свой голос со стороны, в метре правее и выше головы, которая была пустой и гулкой; он помнил такое за собой, когда девятиклассником выпил первый стакан водки.
— Вольно! Разойтись по заведованиям.
В десять пришел Иванов-Седьмой и, потрясенный новостью, немедленно уединился над заветной папкой. Объявленное начинание породило в нем такой богатый урожай мыслей, что черные каллиграфические буквы клонились и спешили, как матросский строй по команде: «Не в ногу — бегом марш!»
«Трудно даже описать энтузиазм, с которым встретил экипаж приказ командира, — писал он. — Наконец-то наша служба обрела подлинный смысл. Мы ощутили себя единой семьей, спаянной великим общим замыслом — дать новую жизнь историческому крейсеру „Аврора“.
