Иногда Костыль останавливался, осматривался вокруг и, одобрительно хмыкнув, бежал дальше.
Похоже, что он, уподобившись альпинисту, хотел взобраться на самый гребень хребта. И, цепко цепляясь за торчащие кусты, приостанавливался только для того, чтобы оглядеть пройденное расстояние.
Артур Резаный тяжело сопел, задыхаясь от быстрой ходьбы, и с завистью посматривал на Фомичева, который, словно крупный секач, вспарывал лбом буреломы, встречающиеся на пути, и с необычайной легкостью бежал дальше.
Наконец взобрались на перевал – узкую каменную полоску с опасно торчавшими останцами. Паша остановился, не без почтения посмотрел на подножие, где даже валуны выглядели гравием, и тяжеловато присел на угловатую глыбину.
– Передохнем.
Рядом, шумно выдохнув, устроился Артур Резаный.
– Куда теперь?
Паша Фомичев звонко сцедил слюну через щербину между передними зубами и отвечал, будто не услышав вопроса:
– Нас, наверное, уже хватились. Если мы не улизнем отсюда часа через три… ну максимум, через четыре, то нас скормят волкодавам. Как пить дать! – И, весело посмотрев на Резаного, как-то заметно поскучневшего, поинтересовался: – Ну как, нравится тебе такая перспектива? Может, еще повернешь, а? Покаешься, а вдруг простят?
– Брось, – отмахнулся Резаный, – не в первый раз помирать. Может, еще выкрутимся.
– А ты, я вижу, оптимист, – сдержанно заметил Фомичев и уже серьезно признался: – Завидую!
Артур Резаный постучал себя по карманам.
– Тьфу ты! Сигареты уронил. Как же теперь без курева?
– Ты меня умиляешь, Резаный, – ему скоро собаки глотку начнут рвать, а он о никотине думает. Ладно, пошли, нечего рассиживаться, у меня есть еще кое-какие планы на жизнь, не хотелось бы, чтобы она прервалась столь похабно.
Костыль поднялся и, пнув носком сапога камушек, заторопился вниз. Неожиданно он остановился.
– Ты ничего не слышишь?
Резаный застыл, воровато покрутил головой и виновато произнес:
– Птицы орут, Костыль. А так, в натуре, ничего не слышно.
– Собаки лают, – удовлетворенно протянул Костыль.
Резаный невольно взглянул на напарника: с такой любовной интонацией мог говорить бывший легавый, вышедший в тираж, но уж никак не бродяга, добрую половину жизни протянувший в лагерях. Еще один ребус, мать твою! Но переспрашивать не стал.
Через час пути лес помельчал, и сквозь поредевшие кроны заблестела узенькая полоска свинцовой воды. Повеяло странной смесью свежести и йода, какая может быть только на берегу моря.
Фомичев ускорил шаг.
Скоро лес отступил совсем, сменившись на каменистую пойму. У обрыва, сопротивляясь порывам ветра, стояла выцветшая добела палатка. Неожиданно полог откинулся, и из нее вышел высокий сухопарый мужчина в штормовке и вязаной малиновой шапочке. Посмотрев из-под ладони в сторону приближающихся, он уже через минуту потерял к ним интерес, признав в них чужих, и, помахивая алюминиевым котелком, заторопился к небольшому обрыву, у основания которого тонкой струйкой пробивался родник.
– Засекут, – нервно произнес Резаный, – что делать-то будем?
– Спокойно, – не разжимая челюстей, произнес Костыль, – главное, не дергаться. И прими ты беззаботный вид, мать твою, считай, что ты не в бега ударился, а на рыбалочку вышел.
– Понял, – с натянутой улыбкой отреагировал Резаный, чуть расслабившись.
Мужчина в шапочке уже набрал в котелок воды и, осторожно ступая по камням, пошел в обратную сторону. А вода, плескаясь, крупными каплями падала на плоские камни.
– Отец, закурить не найдется? – жизнерадостно спросил Костыль, сделав навстречу несколько больших шагов.
Мужчина чуть приостановился, смерил Костыля мрачноватым взглядом и сдержанно поинтересовался:
– С поселения, что ли?
– С чего ты взял? – на лице Фомичева играла все та же располагающая улыбка.
– Что я, зэков, что ли, не видел? А потом на руки свои посмотри… Не нравятся мне ваши наколочки!
– А ты глазастый, отец, – веселья в голосе Костыля заметно прибавилось. Очень дурной признак. – Может быть, так оно и лучше, объяснять ничего не надо будет! Котелок бы ты свой поставил, а то, не ровен час, опрокинешь на себя. Неприятность выйдет.
Мужчина обернулся. Прямо в лицо ему упирался ствол «макарова».
– Не дури. Я не один здесь, – отмахнулся от вороненой стали дядька.
– Нам бояться некуда, побегушники мы, – задиристо сообщил Костыль. – Где лодка?
– Какая лодка?
– Не гони порожняк, – строго предупредил Костыль, – я этого не люблю, сам знаешь, нам терять нечего. Где лодка, спрашиваю?!
Неожиданно котелок сорвался с руки сутулого и, звонко ударившись о камни, покатился с дребезжанием по берегу, оставляя за собой мокрую дорожку.
– Лодки здесь нет. Мой напарник еще вчера вечером ее перегнал.
– Послушай, дядька, ты мне нравишься, но я начинаю испытывать некоторое чувство раздражения. Очень не люблю людей, которым приходится повторять дважды. Итак, спрашиваю в последний раз, где лодка?
Костыль несильно ткнул стволом пистолета мужчине в лоб, оставив чуть выше переносицы красный след.
Мужик распрямился и оценивающе посмотрел в глаза Костылю, как бы спрашивая, а не слишком ли тяжел для тебя венец смертоубийства, и, увидев в зрачках только холод, понял, что сомневался напрасно.
– Здесь рядом… за утесом.
И в ту же секунду у самой палатки раздался лязгающий звук. Его мог издать только затвор, вгоняющий в патронник смертоносную начинку.
Рука Костыля мгновенно откинулась в сторону, и, почти не оборачиваясь, он выстрелил в появившуюся из палатки фигуру. Вторая пуля досталась дядьке, угодив в самую середину его лба. Голова, как от сильнейшего удара, откинулась далеко назад, и тот, разбросав руки, упал спиной на каменистый берег.
– Силен, – только и сумел протянуть Резаный. – Смотри ты, а у палатки-то баба!
Паша Фомичев сделал шаг. Остановился. И, вытянув шею, поморщился:
– Фу ты, черт!.. И вправду баба!.. Не люблю я так… Примета плохая. Ну да ладно, может быть, как-нибудь обойдется. Как же ее сюда занесло-то? Рыбаки здесь должны были быть. Посмотри, что там в палатке.
– Ага! – мигом юркнул внутрь Резаный, и уже в следующую секунду раздался его ликующий голос: – Сало здесь! Килограммов пять будет!
– Карабин захвати, ну и про сало не позабудь, – бросил Фомичев, не оборачиваясь, и скорым шагом направился в сторону утеса.
Лодка лежала на берегу, вытянутая наполовину. Вполне сносная малышка, чтобы под двумя моторами пересечь полоску моря в пару десятков километров.
– Ты мне скажи, как это тебе удалось! – ликовал Артур Резаный, осматривая лодку. – Приходилось мне видеть везунчиков, но чтобы таких… впервые в жизни встречаю! Мы первые будем, кто с Заячьего полуострова ушел!
– Бензин проверь! – сдержанно погасил радость напарника Фомичев. – Не грести же нам по морю двадцать миль.
– Да здесь полный бак! С таким запасом до Америки добраться можно!
Костыль скрупулезно осмотрел мотор – не поврежден ли – и, убедившись в его целости, одобрительно хмыкнул:
– Порядок.
– Ну как ты все это знал?! – не унимался Резаный. – Ну скажи мне, откуда ты про все это знал? – Он бросил в лодку куль с салом и, едва ли не черпая голенищами студеную воду, принялся сталкивать лодку с каменистого дна.
– Сорока на хвосте принесла, – довольно хмыкнул Костыль, и, когда Артур Резаный тяжело перевалился через борт, брызнув водой, он лихо дернул за шнур, заставив двигатель ритмично заколотить клапанами.
Лодка, высокомерно задрав острый нос, пренебрегая легкими бурунами, устремилась в сторону материка, маячившего вдалеке светло-серой полоской тумана. Холодные брызги колючими иглами впивались в лицо. Было страшно и весело одновременно. Фомичев, устроившись на корме, умело управлял лодкой, прищурившись на сильный ветер, бивший в лицо.
Артур Резаный что-то восторженно кричал, но слов не было слышно. Похоже, он еще не отошел от эйфории. Морские чайки тревожно летели за лодкой, приближаясь совсем близко, едва не касаясь длинными узкими крыльями мокрых лиц. Берег неумолимо приближался, обрастая подробностями: отчетливо видна вершина, еще не отошедшая от снега, ниже холмистая равнина, очевидно, изрядно заболоченная. Не самый живописный уголок на планете, но, как правило, заключенные не выбирают тех мест, где им предстоит отсиживать срок.
Приблизившись к берегу, Павел Фомичев заглушил мотор. Некоторое время он всматривался в каменистый склон, как будто надеялся отыскать в расщелинах нечто особенное, и, когда на одной из вершин мелькнула оранжевая точка, он почти облегченно объявил:
– Теперь нас не достанут… Кажется, все.
Лодка, сделав на водной глади изящный изгиб, направилась к берегу и уже через секунду с глухим шорохом воткнулась в дно. Аркаша Печорский слово держит, все идет, как он и расписывал.
С каменистого склона навстречу беглецам двинулись три человека, поначалу почти точки, спустя минуту они выросли в различимые фигуры, среди которых выделялся один – крупный мужчина лет пятидесяти. В черном ватнике, мохнатой ушанке, смешно косолапя, он напоминал матерого медведя, вышедшего из дремучей тайги подышать студеным морским воздухом. По обе стороны от него шли мужики помельче. Весело подскакивая при ходьбе и пытаясь идти вровень с косолапым, они напоминали зверьков, старавшихся не отстать от вожака и делавших два поспешных шага на его один, неторопливый. В их внешности, да и в поведении ничего настораживающего – обычные мужички, надумавшие в выходные половить рыбки. Физиономии располагающие, даже жизнерадостные, и Костыль подумал о том, что давно отвык от подобных лиц. Неожиданно троица остановилась, и косолапый, не убирая с лица улыбки, коротко спросил:
