один пропущу. Мне спешить некуда.
– Может быть. Как вас зовут?
– А мы всегда были на ты. Сашка я… Как ты могла забыть? Универ? Нашу столовку? Общагу на Южной? Город Томск?
Господи… да как я могу забыть? Особенно, общагу. Только Сашек там было столько… По десятку на этаже. А также Серег, Витьков и Юрок…
– А фамилия? – спрашиваю я и тут же жалею об этом. С фамилиями дело-то еще хуже. Мы же не по фамилиям друг друга знали. Разве что сокурсников… или даже согруппников.
– Серых.
Так и есть. Ни о чем мне эта фамилия не говорит. Хотя…
– Не с моего курса?
– И даже не с факультета. Мы физики, на первых двух этажах жили. Кир, ты разыгрываешь меня?
Я напрягаюсь, но безрезультатно. Голова все еще плохо работает.
– Простите.
– Ну ты даешь, Кирза… Неужели я так хреново целовался, что не отпечатался в памяти навеки?
Он уже не улыбается, а наоборот, хмурится. Однако глаза остаются веселыми. Тут вдруг что-то знакомое мелькает перед заляпанными очками, и я говорю.
– А ну-ка, поверните голову… Да-да. Вот так. И вниз посмотрите.
Так и есть. Таким я его увидела в первый раз, когда он сидел в «Научке» и серьезно изучал какие-то цифры в книжке. Моя подруга Галка в тот момент нашептывала мне про красавца, сидевшего рядом с ним. Помню, она была влюблена, но добром их роман не кончился. Они с Игорем развелись сразу после распределения. А в тот вечер мы ходили в кино вчетвером. Этот Саша мне показался мрачным и совсем неинтересным, зато у него был магнитофон, и он у себя в комнате играл Высоцкого, «Воскресенье» и «Машину»… А мы с Галкой ходили слушать. Мы действительно целовались… Много раз. Молча, жадно, и каждый раз разбегались в самый интересный момент. Иногда мне хотелось продолжения. А иногда появлялась безмерная радость и гордость от того, что мы что-то контролируем, что мы остаемся хозяевами положения и не увязаем, как это делают прочие… С другими у меня потом так не получалось.
Музыканты заканчивают какой-то веселый маршик и берут минуту отдыха. У меня даже тоска куда-то ушла.
– Я помню, – говорю я, – наши встречи. И тебя теперь помню. Я не помню, как и почему все закончилось.
У Саши лицо снова светлеет.
– У тебя есть время?
Тоска тут же разворачивается на ходу и бегом возвращается ко мне. Нет у меня времени. Но вслух я говорю.
– Как раз сегодня я свободна.
– Тогда по кофейку? Повспоминаем?
– Пожалуй.
Оркестр где-то наверху играет «После дождичка», конкурируя с грохотом подземных поездов и голосом, их объявляющим. Такова уж природа метро. Люди в них долго не застаиваются и не засиживаются на станциях. Сквозь них толпа, как неостановимый поток, течет, вытекает, бурлит и шумит. А мы с Сашкой Серых дуем в картонные стаканчики у желтой колонны с темными разводами. Стоим, как островок посреди реки. Мы выпили почти половину, когда он наконец опять заговорил.
– Я был два раза женат. А ты?
– Один с половиной.
– Это как?
– Первый брак закончился разводом, а второй – расторжением помолвки… Если так это назвать. Алеша разбился за два месяца до свадьбы.
– Понятно. Соболезную. Вот ведь…
– Дети есть? – перебиваю я его.
– И внуки тоже. Двое. Скоро в школу пойдут. А у тебя?
– Пока внуков нет. Сын не торопится… Хотя гуляют они с Людочкой уже третий год.
– Жаль. Как бы у него не вышло… как у нас.
– А что вышло-то? Ты просто в один прекрасный день взял и исчез. Мне Игорек твой сказал, что ты заочно заканчивал.
Саша помолчал и глубоко вздохнул, шумно выдыхая, как перед погружением.
– Я не мог больше встречаться с тобой. Хотел и не мог. Сам себе не позволил. Генку Патлатого помнишь, что в нашей комнате жил?
– Чернявенький такой… На гитаре играл.
– Вот-вот. А помнишь, что я выпивать не любил… и не умел. А тогда… я даже день запомнил – 28 апреля. Я после Генкиной днюхи с какой-то голой проснулся… Думаю: что за фигня? Имени ее я так и не спросил, – заканчивает Серых, опускает глаза и допивает кофе.
Странно. Прошло больше тридцати лет, а где-то очень глубоко… на самом дне бабьего нутра я чувствую горький укол. Однако он быстро затягивается и забывается при мысли о том, какие мы все были дураки, взрослыми себя возомнили и крутыми… Глупости делали одну за другой.
– А если бы я простила? Почему не рассказал?
Саша поднимает на меня взгляд, в котором стыд и грусть заливает насмешка.
– Вот сама и скажи… простила бы?
Я вынуждена согласиться с очевидным.
– Нет. По крайней мере, тогда.
– Вот так-то. А ведь я тебя очень сильно любил. Очень боялся, что роман закрутим и все испортим. Мозгов не хватит… А все равно испортил. Любовь – штука для взрослых.
Саша бросает стаканчик в урну, засовывает руки в карманы куртки и открыто смотрит мне в лицо. Я ловлю себя на том, что вот так же разглядываю и его. Он мог тогда все скрыть, я бы ничего не узнала… Или все могло бы закончиться грязно. Генка или та безымянная «фигня» могли рассказать кому-то. Все бы вылезло, и тогда что? Тогда я бы точно вспомнила его при сегодняшней встрече, но кофе мы бы не пили.
– Я теперь все помню, – говорю я, – что скучала сильно, даже пыталась найти. Думаю, что и забыла я тебя, скорее всего, нарочно. Сильно старалась и даже преуспела. Особенно фамилию. А когда появились фейсбуки и одноклассники, то уже и не нужно было.
– А я после выпуска знал о твоих делах еще года два, пока ты не перестала с подругами переписываться. Общие знакомые иногда могли обронить что-то типа: а вы слышали, что Мишка в аспирантуре теперь, или там… Верушка в Хакасию уехала, а Кирка замуж вышла, в Москве теперь живет.
– А мне только один раз Гулька сказала, что видела тебя в Новосибирске на защите.
– Ну, тебе тогда было не до меня… – Саша смеется и забирает у меня пустой стаканчик, который я машинально скомкала до неузнаваемости. – Хотел дочку Кирой назвать, но подумал, что это тоже на измену похоже.
– У тебя совести больше, чем у ста людей вместе взятых. Почему?
– Это не совесть. Как бы тебе объяснить… Другим-то соврать можно, а себе как соврешь?
На последних словах ему приходится перекрикивать очередное объявление о том, что двери закрываются. Очень они нам мешают разговаривать. Но мы упорно не уходим из
