Их привел сам вахман[134]. Видимо, для того, чтобы показать унтерменшей[135] — русских.
Стоя или сидя на полу и, реже, на скамейке (их 2, а нас 50), мы вылизывали свою баланду, пользуясь иногда ложкой, а чаще языком, губами и пальцами.
Мы неприязненно смотрели на немок, они на нас с некоторой долей сентиментальности.
Потом немки переглянулись, и одна сказала другой:
— Аух ди меншен. Ганц нетте гезихьте[136].
Другая:
— Генау зо ви бай унс[137].
Рано утром загремел засов, распахнулись железные врата и раздался крик:
— Тавай!
Это наш коммандофюрер[138], прозванный Самураем. Он три года жил в России (конечно, шпионил) и знает несколько русских слов: тавай (т. е. «давай», иногда «вставай»), тикай, клеб, руки верш, бистро, малё ропота, кушать нет (сие последнее обрекает на голод).
Вахманы построили нас «драй-унд-драй» (ум драй, по три) и повели. Стук кандалов, истощенные и бледные лица, взгляд голодных, загнанных зверей — все это привлекло внимание прохожих. Немецкие чистоплюи презрительно смотрят на дрекише руссен[139]. Едва заскрипели ворота энтляузунганштальта[140], как вся наша орда ринулась во двор. В углу гора лушпаек и прочего мусора. Откуда только взялись силы — все наперегонки бросились к ней. Первым добежал самый старый — 50-летний Вареник. Он с размаху плюхнулся на кучу очисток и распростер свои руки-крылья.
— Мое, усе мое!
Его тянут за ноги, за руки, мнут его бока, а он свое:
— Нэ дам никому ни трохи. Усе мое!
Едва его оттащили в сторону.
Крик, шум, брань сменяются хрустом, чавканьем и прочими губно-язычными звуками. Карманы наполняются картофельными лушпайками, гнилыми капустными листиками.
Стою в сторонке. Из кочегарки выходит немец в бляуанцуге (спецовке).
— Вер зинд зи фон беруф?[141]
— Арбайтер[142].
— Гляубе нет. Зи зинд интеллигенте менш. Заген зи маль: зинд зи коммунист?[143]
— Найн[144].
Он не верит. Спрашиваю: почему?
Он:
— Разве беспартийный интеллигент может получить работу в России?
— Конечно, может. Большинство русских учителей, врачей, инженеров не состоит в партии.
— У нас не так. Если учитель, инженер или даже машинист паровоза не состоит в NSDAP[145]— его увольняют.
Продолжает расспрашивать. Я отмалчиваюсь.
— Зайен зи унбезоргт. Ишь бин кайн ферретер. Ишь бин коммунист[146].
Рассказывает о себе: звать — Макс, 35 лет, состоял в KPD[147] и был партработником. Четыре года сидел в кацете[148], а сейчас под гласным надзором гештапо[149]. Из разговора с Максом я убедился, что он хорошо знает классиков марксизма-ленинизма.
Скрывшись на минуту в кочегарке, он вынес бутерброд.
— Кушайте скорей, чтоб не заметили вахманы или банщик Ганс. (За передачу русскому пленяге кусочка хлеба немца сажают в тюрьму.)
— Знаете ли вы что-нибудь, — спросил Макс, — о битве под Харьковом? (немцы говорят: «Шарков»).
— Ровным счетом ничего. Газет нам не дают, найдут у кого-либо из нас немецкую газету — бьют.
Передает новости. Хвалит Тимошенко, считая его великим полководцем. Спрашивает:
— Нишьт вар?[150]
— Филляйхт, абер[151]… в Красной армии есть и более талантливые полководцы, а в ходе войны развернутся новые дарования.
— Я, я. Одно ясно, Германия потерпит поражение. Дойчлянд гет капут[152].
Подходит Ганс. Макс шепчет:
— Зайен зи форзиштишь. Эр ист фашист[153].
Ганс возмущен:
— Саурай[154]. Эти русские свиньи едят всякую пакость.
— Зи хабен хунгер, — отвечает Макс, — Унзере дойче камераден ин руссише гефангеншафт филляйшт махен дасзельбе[155].
Ганс подозрительно взглянул на Макса, потом на меня и, видно, что-то намотал себе на ус.
Адам многозначительно подмаргивает, хитровато улыбается. Иногда, проходя мимо, шепчет как бы невзначай:
— Эс лебе коммунизмус![156]
Своими намеками и экивоками он хочет, видимо, показать:
«Я, я, ишь вайс бешайд. Ду бист агент фон Сталин»[157].
Сегодня мимоходом он шепнул:
— Ишь аух коммунист[158].
— Я, я, ганц гевис, зи зинд нацист[159].
— Цум тойфель ден нацизмус, фардамте цойш. Ман мус Хитлер ауфхенген, ден феррюкте керль![160]
— Ви дюрфен зи ире фюрер бешимпфен![161]
— Ист нет майн фюрер. Ишь бекенне мишь ден коммунизмус[162].
За стеной, в немецкой кантине[163] бравурная радиомузыка.
— Вас ист нойес, Фалдин?[164]
— Вайс нет. Ум цвёльф зондерберихьт ОКВ. Филляйшьт Москау геноммен[165][166].
Сергей показывает ему кукиш.
— На, выкуси, альта гауна[167].
Гудок на обед. В кантине фанфарный марш, потом напыщенный голос диктора;
— Ахтунг, ахтунг. Хир ист Франкфурт-ам-Майн. Севастополь ист гефаллен![168]
Трагический финал второй Севастопольской эпопеи.
Но… как говаривал Н. Г. Чернышевский:
«Пусть будет, что будет, а будет и на нашей улице праздник!»
Под окном нашел смятый обрывок «Hessische Landeszeitung»[169][170].
Читаю: «Sewastopol — ist gefallen[171]. Deutsche Fahre weht über Stadt und Haven».
И дальше:
«Крупнейшая и неприступнейшая в мире морская крепость взята нашими солдатами. Остатки большевиков загнаны на Херсонский мыс[172] и уничтожены».
Мне как-то особенно горько слышать весть о падении Севастополя. Ведь я под его стенами был ранен и попал в плен.
Ничить трава жалощами,
А древо с тугою к земли преклонилось[173].
— Махт никс[174], — говорит токарь Фриц Штайнбрешер, — русские все равно будут здесь.
Нисколько не сомневаюсь. А он? Не кривит ли душою? Через полчаса Фриц подходит снова.
— Вы знакомы, камрад Шош[175], с советской сельскохозяйственной политикой?
— Знаком в главных чертах. А что?
— Вот какой вопрос. Я живу в Нидер-Рамштадте[176]. У меня там домик с садиком и маленьким огородом. Есть корова, свинья, кролики, куры. Как вы думаете, отберут у меня русские всё это, когда они придут сюда?
— Но почему? Разве вы юнкер, капиталист, кулак?[177]
— Нет, я потомственный пролетарий.
— Может быть, вы — нацист?
— Избави боже!
— Вы пользуетесь, вероятно, наемным трудом. Есть у вас батраки?
— Что вы, я обрабатываю землю своими руками и ничего не продаю.
— Тогда чего же вам бояться. Спите спокойно, русские вас не обидят. А может статься, выйдете в большие люди при русских.
Фалдин с комическим ужасом говорит:
— Ин Сибириен филь кальт, гельт? Ви канст ду, Сергей, ин Сибириен вонен? О, Сибириен ист шрекенслянд, нет вар, камраден[178].
— Вот бы тебя туда, слона толстозадого.
— Авось будет там. Заставят строить дорогу где-нибудь около Верхоянска.
— Вас, вас[179].
— Хрен тебе в глаз. Говорю: геен в Сибирь, в
